Любить Человека: Кончиками пальцев…

С Кристофером мне было так легко, словно я постоянно находился наедине с самим собою. Это странное ощущение: вроде бы ты пребываешь в обществе другого человека, а на самом деле чувствуешь себя свободным и раскованным, будто всё время один и тебя никто не видит.

С ним я чувствовал себя целостным.

Довольным жизнью. Беззаботным. Счастливым.

И порою, заглядывая в его глаза и читая в них такое же умиротворение, я позволял себе поверить, что ему со мною так же хорошо…

***

– Мы так и не обсудили материальную сторону вопроса, – однажды заметил я, тщательно штрихуя и растушевывая тени на острых скулах, пока сам Кристофер стоял у окна и смотрел на уплывающее закатное солнце.

Озвученный вопрос с самого первого дня поедал мои мысли, но почему-то поднять его я так и не решился. До этого момента.

Время шло, а ответа я так и не услышал, поэтому, отложив карандаш и кусочек испачканной ваты, которым проводил растушёвку, я поднял взгляд на Кристофера и… и испугался. Теперь он смотрел на меня, причём смотрел так, как ни разу до этого: непонимающе и обиженно.

Что-то не так? Я сказал или сделал что-то не то?

– Кристофер.

Он молчал.

– Кристофер, что? Это из-за моего вопроса? Вы огорчились, потому что я… что?

– Материальную сторону вопроса? – переспросил он на удивление хриплым голосом и скривился так, будто испытывал ужасную головную боль.

– Ну, разумеется. Мы уже достаточно продолжительное время работаем вместе, но так и не поговорили о том, сколько вы хотите за услуги натурщика.

Он скривился ещё сильнее, и у меня внутри всё похолодело от ужаса.

– Работаем? Услуги? – ледяной тон обжигал арктическим холодом.

– Кристофер.

– Поправьте меня, любезнейший Гарольд, если я ошибаюсь, но ранее мне казалось, что мы стали друзьями. Я заблуждался на этот счёт? Поторопился с выводами? Обманулся?

– Нет, Кристофер, боже, нет! – теперь я увидел ситуацию его глазами, и паника захлестнула меня с головой. – Я лишь хотел…

– Я не нуждаюсь в деньгах, мистер Уокер. Особенно в ваших. Я взрослый человек, если вы не заметили, который вполне в состоянии обеспечить своё существование.

– Кристофер, остановитесь, – резко поднявшись с места, я успел сделать два стремительных шага в его сторону, прежде чем был остановлен протестующе выставленной ладонью.

– То, что вы минутой ранее назвали словом «услуга», я расцениваю как проявление дружбы. По крайней мере, с моей стороны это так. Я прихожу в ваш дом и провожу с вами время, потому что мне приятно ваше общество, Гарольд. Это не работа. Это отдых для души и тела. Это именно то место, где бы я хотел находиться, будь у меня такой выбор. И мне больно осознавать, что вы расцениваете это, как нечто совсем иное. Только работа. Это…

– Это не так. Не так, уверяю вас. Я лишь хотел… В наших кругах принято платить натурщикам за работу, понимаете? Это закон. А я… я глупец. Трусливый глупец, мистер Тёрнер, потому что до этого момента не смел и надеяться, что вы станете мне другом. Но теперь я вижу, что это уже случилось. Причём случилось буквально с самого первого дня. Я искренне прошу у вас прощения за своё оскорбительное поведение. Надеюсь, вы сможете забыть те нелепые слова и…

– Извинения приняты, мистер Уокер, – он улыбнулся так тепло и приветливо, как умел лишь он один, и мне мгновенно стало лучше.

Всё хорошо. У нас всё хорошо, конфликт исчерпан.

– Раз уж я решился задавать глупые вопросы, позволите озвучить ещё один? – спросил я, сверкая нелепой улыбкой. Он кивнул. – В тот день, когда я снова посетил ваш концерт и сделал предложение поработать… простите, побыть натурщиком, вы едва не отказались, я прав? – он снова кивнул, и глаза его наполнились печалью. – Почему? Почему так сразу? Я вас чем-то обидел? Оттолкнул? Быть может, сказал что-то не то?

– Вы правы, – прошептал он, снова поворачиваясь к окну, – я почти отказался. Нет, пожалуй, я действительно отказался, но почему-то передумал.

– Почему же?

– Всё это, – он небрежно махнул рукой в сторону расставленных у стены пустых мольбертов, – не для меня. Да, я люблю искусство. Всей душою люблю, Гарольд, вам ли не знать… Люблю, ценю и уважаю. Но лишь как созерцатель. Как человек, который приходит в галерею, чтобы посмотреть на картины, но никак не быть тем, кто на них изображён. Да, с меня уже писали портреты, но это было вынужденной мерой, понимаете? Необходимостью. Я не получал удовольствия от процесса их создания и уж тем более не был удовлетворён результатом.

– Тогда почему же вы согласились на этот раз?

– Из-за вас, – он улыбнулся одними лишь уголками губ, всё ещё разглядывая почти пустую улицу. – Из-за вас, мой друг. Я видел ваши работы в музеях Праги и Парижа, в Венеции и в Эдинбурге. И знаете, что меня впечатлило? Наличие души в каждой из них. Характер, Гарольд. У каждой вашей работы есть характер. И мне стало любопытно, что же такого особенного гениальный зодчий разглядел во мне.

– Я уже говорил, что…

– Да-да. Моё лицо, я помню. Вас впечатлило моё лицо. И именно по этой причине я почти отказал вам в тот вечер.

– Простите, но я… я не понимаю.