Любить Джона: Нерассказанная история

Таким образом, я продолжала работать, приходя утром в то же время и действуя в том же духе, что и всегда. Во время работы Джон по — прежнему обращался со мной, как с ассистенткой и не более, а Йоко, которая больше не затрагивала вопрос обо мне и Джоне, по — прежнему выдавала мне длинные перечни того, что нужно сделать.

Держать наши отношения в тайне оказалось легче мне, чем Джону. В течение дня он любил забегать в мой кабинет, чтобы поцеловать меня. Только коснувшись меня, Джон приходил в возбуждение, но нам ничего не оставалось, как дожидаться окончания вечерних записей. По ночам в студии он выходил из — за пульта, подходил ко мне и начинал обнимать и целовать. Это также провоцировало сексуальную реакцию. В студии все заметили его поведение, но делали вид, что смотрят в другую сторону. А сами наблюдали за каждым его движением, усмехаясь между собой на тем, что у Джона был такой вид, будто он уверен. что никто не замечает происходящего. В такие моменты я отстранялась, изо всех сил стараясь образумить его. «Джон, — шептала я, — не сейчас». Всегда — порождение импульса, Джон не мог остановиться. «Я хочу поцеловать тебя. И сделаю это прямо сейчас.»

В течение двух последующих недель мы после записей каждый раз направлялись ко мне домой и занимались любовью. Мы были похожи на подростков, впервые познавших страсть, и наша страсть захватила нас. Джон знал, как неопытна я в сексе, и это будило в нем нежные, покровительственные чувства; он стал моим учителем. Снова и снова он заставлял меня концентрироваться на том, чтобы получить как можно больше удовольствия. «Я хочу знать, на что ты реагируешь», — все время говорил он и вел меня все дальше и дальше в напряженную сексуальную активность. Во время любовных действий было похоже, что наши тела говорят друг с другом: была какая — то удивительная взаимосвязь между нашими ласками и звуками. Я не могла поверить, что мы так чувствовали друг друга. «Мы любим друг друга нашими сердцами, душами так же, как и телом», — объяснил Джон. Он рассказал мне, что во времена БИТЛЗ к его услугам были сотни шлюх. По его словам, это были «обычные самки» с быстротечным оргазмом и без каких — либо настоящих эмоций. Джон же считал, что секс должен быть связан как с желанием, так и с эмоциями. «Тут должна быть страсть. Ты должна чувствовать.» В течение тех двух недель мы провели много времени вместе и много говорили. В своей роли учителя Джон в основном спрашивал, а я отвечала. Он восхищался Китаем, и когда узнал, что мое китайской имя — Фанг Йи (Fung Yee), что означало «Птица феникс», стал называть меня наедине Фанг Йи. Джон сказал, что всегда хотел побывать в Китае. Он был первым мужчиной, которого интересовало мое прошлое. «Расскажи мне о себе, Фанг Йи, — просил он снова и снова.

Я рассказывала, что мои родители родились и выросли в Китае. По старому китайскому обычаю, их брак был устроен родителями. Моя мама была покорной женщиной, но отец все равно ее бил — рассказывала я. В нашей культуре с женщинами не принято церемониться. Джон внимательно слушал мой рассказ из истории нашей семьи. Через три года после женитьбы, в 1935, отец уехал в Америку, и лишь в 1945, через два года после окончания войны, он наконец послал вызов своей жене. К тому времени мои родители были женаты уже пятнадцать лет, но вместе прожили лишь четыре из них…

Было трудно прочесть реакцию Джона на мой рассказ. Из — за своего прошлого он был настроен чрезвычайно критически к родителям, особенно к отцам, потому что его собственный отец бросил его в раннем детстве. «Знаешь, — говорила я, — мой отец, когда вызывал маму, поставил ей условие: он не хотел, чтобы его ребенок, девочка, ехал в Америку. Он послал маме денег, чтобы усыновить мальчика, и привезти его с собой, а дочь — оставить.»

«Ни хуя себе!»

«В Китае супружеская пара, которая не может родить мальчика, может его купить. Моя мама купила десятилетнего мальчика за пятьсот долларов. Она бросила девочку и уехала в Штаты. Я родилась через три года после приезда мамы, 24 октября 1950 года. Мой отец пришел в ярость, узнав, что у него родилась девочка, а не мальчик, и не захотел прийти в больницу посмотреть на меня. Мое появление в доме не доставляло отцу никакой радости, к тому же у него был крутой нрав. Я также не нравилась Питеру, его тринадцатилетнему приемному сыну. Однажды, когда мне было два месяца, он вытащил меня из кроватки, положил на гладильную доску и ошпарил. Я показала Джону ожоги на руках и запястьях.

«Он был ебучим ублюдком, Фанг Йи».

Чтобы переменить тему, я показала Джону желтовато — зеленую цепочку, которую подарила мне мама. «Это амулет на счастье. Я обещала никогда не снимать ее.»

Мы говорили о моей католической школе. Хихикать было греховно, разговаривать — греховно, даже ходить в ванную было как бы греховно. Я действительно верила в ад.

Мы говорили часто о рок — н-ролле. Я рассказала, как в возрасте семи лет открыла для себя программу Дика Кларка, которая называлась «Сцена американских групп», и как я бросала все дела, чтобы смотреть это шоу. «Эта музыка буквально гипнотизировала меня», — говорила я. «В семь лет! — воскликнул Джон. — Раньше, чем я.»

Рок — н-ролл был нашей общей страстью. Дома Джон редко слушал рок, потому что Йоко не любила или не понимала его. Для нас же эта музыка была убежищем от призраков несчастливого детства; она означала свободу. Мы переключались со станции на станцию в поисках вещиц, которые нам обоим нравились. Мы любили слушать новые песни, новые группы, новое звучание, а также новые хиты. Джон отмечал необычные ходы — в аранжировках, инструментовке, записи пластинок. Слушая, он очень возбуждался. «Послушай, Мэй. Послушай, как они наложили здесь две гитары.» Мы знали слова всех популярных рок — н-роллов и ритм — энд — блюзов. Он также знал и сторону «Б» каждой сорокопятки и часто отдавал предпочтение песням, не ставшим хитами, например, «Я Не Могу Принять Этого» Карла Томаса. Когда его любимую песню проигрывали по радио, он обычно начинал подпевать, потом говорил: «Мэй, подпевай!», и мы пели вместе. Это было то, о чем я мечтала подростком — иметь любящего друга, который бы слушал со мной музыку. Я подозреваю, что мы оба были подростками.