Любить — это так просто!

Пролог

   К тому времени, когда они переехали помосту через реку, тени, отбрасываемые могучими дубами в лучах зимнего солнца, удлинились. Хорошо хоть дождя нет, как год назад. Тогда разразилась настоящая гроза — два мощных атмосферных фронта столкнулись над южной частью центрального Техаса; дождь пропитал высохшую землю, наполнив не только реки, но и свежевырытую могилу его сестры.

   Брейди Коулман чувствовал тяжесть на сердце. Ему не хотелось везти мать на кладбище. Ничего хорошего из этой поездки не получится, с горечью думал он, испытывая все большее раздражение. Кроме того, как он ни любил мать, ему не нравилось ее отношение к смерти Ли. Есть вещи, которые нельзя, невозможно принимать, а тем более прощать. Видит Бог, это как раз тот случай!

   — Знаю, тебе не терпится поскорее со всем покончить, — сказала мать, — но, пожалуйста, не гони так. От быстрой езды я начинаю нервничать.

   Не говоря ни слова, Брейди перестал жать на акселератор. Машина марки «линкольн континентал» принадлежала матери, и сегодняшний день — тоже. Он обещал себе сделать все, что в его силах, чтобы угодить ей, даже если придется тащиться со скоростью на десять миль ниже установленного предела. Как и у всех прочих, у Лоретты Чаннинг имелись свои особенности, с которыми следовало считаться, тем более в такой день.

   Брейди твердо решил сыграть роль примерного сына, избегать трений, вынести все без лишних слов. К чему бередить старые раны? Нужно лишь выдержать посещение кладбища, затем обед — и все закончится еще на год. Оба они вернутся к своим делам и перестанут мучиться над тем, что произошло с Ли, и ссориться.

   — Я надеялась, со временем мне полегчает, — грустно произнесла мать, — но, вижу, ошиблась.

   Брейди промолчал. Мать вынуждала его ступить на минное поле, блуждать по которому ему вовсе не улыбалось.

   — А как ты, сынок? — спросила она, не желая оставлять эту тему. — Твоя боль хоть немного утихла?

   Он покосился на мать — печальную пожилую женщину в строгом черном шерстяном костюме и темной шляпе. Она держалась прямо, как всегда, но цветы в ее руках слегка подрагивали, выдавая сильное волнение.

   — Мама, к чему этот разговор?

   — Я продолжаю скорбеть, Брейди.

   — Я тоже. Но только идиот станет совать руку под электрическую пилу без всякой причины.

   — Не хочу с тобой спорить. Просто я думаю, что не нужно загонять боль внутрь.

   — Мама, каждый справляется с горем по-своему.

   Брейди снова нажал на газ, но, поймав себя на этом непроизвольном движении, снизил скорость.

   Он привык гонять как сумасшедший на своем ви­давшем виды пикапе по проселочным дорогам, не рискуя никого задавить, кроме зайцев.

   — Семья должна держаться вместе, — продолжала мать, — особенно в подобных случаях. Сейчас моя семья — это ты; кроме тебя, у меня никого нет.

   — Поэтому я здесь, — ответил он, — поэтому и везу тебя на могилу Ли, выполняя твою просьбу.

   — Мне жаль, что ты полон ненависти, Брейди.  Вся ненависть в мире не вернет Ли. Пора привыкнуть к тому, что ее нет в живых. Смирись, умоляю тебя! Ради себя самого!

   — Мама...

   — Ладно, ты прав. Я не сдержалась, извини. Забудь о моих словах. Знаю, ты не желаешь ничего слышать.

   Мать замолчала, но было уже поздно. Брейди почувствовал спазмы в желудке, его губы сжались, сердце начало вырабатывать адреналин, словно рядом сидел Джереми Трент. Жгучая ненависть и жажда мести охватили его с прежней силой. Брейди заводился с пол-оборота, стоило ему подумать о Джереми. От одной только мысли о нем кровь у него закипала, руки сжимались в кулаки, зрелый мужчина превращался в ослепленного яростью мальчишку, готового немедленно ввязаться в драку.

   — Черт побери, мама!.. — пробормотал он, еле сдерживаясь. Разве можно такое забыть! Наоборот, следует помнить и не забывать ничего, пока смерть сестры не будет отомщена!

   Мать неловко заерзала на сиденье.

   — Наверно, тебе не понравится то, что я скажу, Брейди, но тебе нужна женщина. Ты отдал Ли всю любовь и не желаешь никого впускать в свою жизнь. Если бы ты открыл душу кому-нибудь, может, твое сердце освободилось бы от скопившегося в нем яда.

   — Господи, мама! О чем ты говоришь? Разве нам не о чем больше беспокоиться? И потом, быть холостяком — вовсе не грех.

   — Я не о том. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, и знаешь, что я права. Просто не хочешь признать!

   — В моей жизни больше женщин, чем надо. У меня на всех времени не хватает, — твердо возразил Брейди. — Мне никогда не требовалась женская дружба, и тебе это отлично известно. Хочешь послушать подробности?

   — Я говорю не о таких женщинах, Брейди Коулман. Я говорю о любви, настоящей любви к хорошей, порядочной девушке. Будь у тебя кто-то, с кем ты мог бы поделиться, возможно, ты бы успокоился и смирился со смертью сестры. Конечно, я вмешиваюсь не в свое дело. Какому мужчине тридцати пяти лет от роду понравится, что мать сует нос в его личную жизнь? Я бы молчала, если бы не видела, какой вред причиняет тебе ненависть, которую ты носишь в себе. Она разъедает тебе душу, сынок. Неужели ты сам не понимаешь?