Любить и мечтать

Меж звезда́ми я лечу,
Улыбаюсь, трепещу.
Нет земного притяженья.
Сердца слышу утишенье.

Я была там до утра,
Вся сиянием полна,
Вся пропитана звезда́ми.
Свет какой, смотри, над нами!

Слышу, слышу я пожары,
Войны, бойни и кошмары,
Все беру я в голос свой,
И зверей щемящий вой.

Все вбираю я в себя,
В сердце, полное огня.
Голос полнится тоскою,
Голос полнится мольбою.

Звезд энергию несу.
Я на сцену выхожу.
Заливаю светом вас —
Тысячи счастливых глаз.

«Пиковая дама» в Малом театре

— А если кто для меня непонятен,

так это моя бабушка, графиня Анна Федотовна.

А. Пушкин. «Пиковая дама»

Да, жизнь удивительна. Вот, в восемьдесят с небольшим лет появился «Радамес», который меня осчастливил, и я была безумно рада играть этот спектакль.

А затем произошло еще нечто необычное, вдруг обогатившее меня неожиданными чувствами, неожиданным страхом и, в общем, неожиданным успехом.

Как-то раздался звонок — звонила Элина Быстрицкая, с которой я мало знакома. Была одна радиозапись, где мы с ней играли двух матерей, потерявших сыновей на Великой Отечественной войне. Мать немецкая и мать русская. Я даже сейчас не помню, кто кого играл, но важно, что обе мы на той радиозаписи так прониклись чувствами этих несчастных матерей, что, стоя друг против друга, не могли остановить слезы, которые текли по-настоящему. Иногда мы говорили: «Сейчас, подождите, мы немножко придем в себя, потом дальше будем записывать». Мы чувствовали друг друга, чувствовали эту ситуацию. Кажется, у Элины тоже нет детей, как и у меня, но это не значит, что мы не понимаем материнского горя. Мы его понимали и очень прочувствованно пронесли на радио.

И уже закончив запись, мы сказали себе: «Вот дали бы нам какие-нибудь роли, чтобы мы сыграли вместе и почувствовали бы друг друга». В общем, мы были такими открытыми сестрами, которые о чем-то мечтают, но знают почти наверняка, что этого не будет…

Так вот, живу я себе, работаю. И вдруг раздается звонок, и Элина Быстрицкая мне говорит: «Верочка, я репетировала к своему восьмидесятилетию пьесу, написанную Андреем Житинкиным по повести Пушкина „Пиковая дама“. Это взято было специально для меня, в качестве юбилейного спектакля. Но я плохо себя почувствовала, я больна и не могу сейчас отыграть эту премьеру. А в общем все готово, все сделано, костюмы сшиты. И чтобы все-таки выполнить план, который намечен, театр ищет того, кто мог бы меня сейчас заменить — может быть, временно, может быть, не временно. И я предложила вашу кандидатуру. Как вы к этому относитесь?»

Я говорю: «Вы знаете, я никогда не думала об этой роли. Но если это было написано для вас, значит, там что-то такое есть, что может оказаться мне близким». В моем воображении «Пиковая дама» всегда была чем-то очень страшным, очень злым, очень сильным, и я не особо представляла себя в такой роли. Однако это писалось для Элины, и что-то там должно было быть, за что она тоже могла зацепиться. И даже не знаю, что меня толкнуло на согласие…

Правда, потом были звонки и от руководства театра, и от Житинкина. То есть они между собой поговорили, не одна Элина это решала.

И я тогда подумала: мне столько лет, я в том же возрасте, что и Пиковая дама, может, все-таки попробовать? И у меня не хватило сил сказать «нет». Хотя могла бы от страха отказаться, но почему-то страха и не было. А появился даже какой-то смешной авантюризм: а вдруг это я как-то да смогу. Ведь если увидят, что это бред, то скажут, и я не буду позориться.

А попытаться хочется, потому что возраст совпадает и какой-то чудящийся драматизм самой жизни этой женщины стал меня завлекать. Ведь все мы бываем внешне, допустим, излишне жизнерадостны, излишне крепки, а внутри, может быть, совсем другие. Или кто-то безумно легкомысленный говорит: «Мне на все наплевать, я так живу», — а на самом деле, оставшись один, этот человек думает: «Как страшно одному умирать». Да мало ли что он думает. Есть какая-то видимость, и есть истина, которая глубоко скрыта.

Пиковая дама когда-то была такой красавицей, что весь Париж был покорен ею. У нее возник роман с графом Сен-Жерменом, которого она любит до сих пор, давно расставшись с ним. Значит, что-то было такое, что в ее душе осталось навеки. Это уже близко мне. А раз близко, да возраст совпадает, да еще я люблю времена совсем не советские и совсем не двадцать первого века, а другие, то и не поддаться ли мне, как-то погрузиться во все это?

И я пришла на первую репетицию.