Любить и не страдать. Когда страдание становится образом жизни

Мазохист не обвиняет прямо в том, что у него проблемы. Но при этом у него такое несчастное лицо, ему так плохо, что тот человек, который рядом, начинает чувствовать за это ответственность, вину. Мазохист избегает прямой конфронтации, боится злости в самом себе, ведь он посвящает себя служению другим и ждет ответного служения. Если этого нет или недостаточно – он страдает, обижается, явно/неявно обвиняя в своих страданиях других. Пассивное обвинение также может выражаться во вздохах, интонации, паузах, взгляде, выражении лица.

Пассивно обвиняя, мазохист посылает двойное послание. С одной стороны, он всем своим видом показывает, как сильно он страдает, как ему плохо, с другой – он это отрицает, говоря: «Все нормально», «Ничего не случилось», «Уже ничего не надо». Именно поэтому мазохиста сложно упрекнуть в использовании пассивной агрессии. Как в том известном анекдоте: «Иди, сынок, женись. Делай мамку сиротой».

Многоходовые игры мазохиста так и остаются неразоблаченными. Окружающие чувствуют бесконечную и часто трудно формулируемую вину за то, что мазохист так несчастен.

В фильме Алексея Балабанова «Брат» есть сцена, когда подругу главного героя Данилы Багрова Светлану насилуют и избивают бандиты. Придя к ней домой, Данила видит избитую Свету, которая пьет водку и поет. Света не злится, не кричит, не упрекает, не бьет его, не дает ему пощечину. Вместо этого она с ухмылкой рассказывает о том, что случилось, словно выставляя напоказ: «Смотри, что они со мной сделали из-за тебя».

Один из самых любимых и часто используемых способов мазохиста проявить собственную агрессию – это обида. Почему он обиделся, что случилось и что происходит, он не будет говорить. Ведь цель обиды – не решить свой вопрос, а помучить других людей, вызвать в них чувство вины за то, что вовремя не поняли, не догадались. При этом происходит проекция вины в объект, то есть ту вину, которая есть в нем самом, мазохист приписывает другому человеку.

Я все детство просила прощения у мамы, потому что после наших ссор мне нельзя было обижаться, как это на маму обижаться? Но теперь, даже если она обиделась, а я не чувствую вины, не извиняюсь. Она потом звонит и спрашивает, не хочу ли я что-то сказать, а я говорю, что нет, мне нечего сказать, так как считаю, что не за что ей на меня обижаться и не надо мной манипулировать своими обидками. Как только она слышит про манипуляции, сразу же меняет разговор – и все уже резко хорошо. Татьяна, 24 года

Также мазохист часто вовлекает в отношения третьих лиц, образуя треугольник Карпмана, о котором мы поговорим позже.

Мне вспомнилось, как мы с мамой делали всякие поделки в начальной школе. За всеми своими тренировками и более важными уроками я вспоминала про труд уже вечером, перед сном. Мама каждый раз закатывала глаза, мы шли на кухню и принимались мастерить. В какой-то момент я начинала засыпать, что неудивительно после целого дня в школе и 2–3 тренировок. В таких случаях мама уносила меня в кровать, сама могла до утра сидеть делать. А утром с упреком в голосе на вполне миролюбивое «доброе утро» начать демонстративно зевать, потягиваться и жаловаться, мол, она для меня столько делает, а я не ценю, на отца за то, что он не соизволил встать и помочь ей с этой несчастной поделкой, на учителей за то, что задают такое. И все моментально пропитывались этим чувством вины, начинали жалеть, я почти каждый раз плакала. Когда в следующие разы мне нужно было изготовить поделки, я дожидалась, пока родители уснут, и шла мастерить. От моей возни мама всегда просыпалась, выгоняла меня спать и сама садилась делать.

В один прекрасный день я забила на эти долбаные поделки, и учительница перед всем классом начала меня отчитывать и высмеивать. Она просто не догадывалась, что мне плевать на все ее слова и насмешки одноклассников, главное, что маме не пришлось опять страдать из-за меня. Учительница влепила мне огромную двойку на всю страницу в дневнике. Я боялась рассказать об этом маме, весь день об этом думала. На тренировке была очень рассеянной и упала на простом элементе, разбила лицо и умоляла тренера не вызывать скорую, а тем более не говорить родителям. Когда уже в больнице накладывали швы, не проронила ни слезинки. Меня хвалили врачи много, гордились родители: посмотрите, мол, какой у нас ребенок спокойный. Но это не помешало им потом дома открыть дневник, из которого я предусмотрительно вырвала страницу, наорать на меня и наказать лишением мультиков на полгода.

От этой истории у меня остались крошечный шрам над бровью и огромная рана в душе. Разучилась доверять людям, «умри, но сделай» стало моим стилем жизни.