Любить и убивать

В преддверии плача она исказилась лицом. Он взял ее за локти, успокаивая. Она зарыдала, ткнулась лбом и носом в его широкую бойцовскую грудь и обняла за шею. Его освободившиеся от ее локтей руки упали на стройную талию. Она уже не рыдала. Просто плакала.

Слезы были настоящие. Так и стояли недолго. Потом она оторвалась от него и пошла к лифту.

— Будьте осторожнее за рулем! — посоветовал он напоследок.

Стараясь не высовываться особо, он с балкона-лоджии наблюдал, как она садилась в «мерседес». Хорошо садилась, делово. И мотор хороший у «мерседеса»: с юного этажа не слышно было, как он завелся, — мягко рванула с места машина и по дуге выехала на проезжую часть. Сразу же за ней пристроилась малозаметная «семерка», стоявшая чуть выше по переулку. Так и двинули к Садовому.

— Такие пироги! — вслух выразил легкую озадаченность Сырцов.

Глава 3

Роман Суренович Казарян, он же крупный армянин, он же известный кинорежиссер, он же в младые годы работник МУРа, он же один из двух закадычнейших друзей Деда, встретил Сырцова не то что пылко, но весьма приветливо, произнеся в дверях банальнейшее:

— Сколько лет, сколько зим!

— Одну зиму, Роман Суренович. Со дня рождения Деда, — уточнил Сырцов.

— Санятка, значит, Дед, — догадался Казарян. — А кто же тогда я?

— Вы — дядька.

— В смысле «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»?

— Именно. Учитель, наставник, старший товарищ.

— Ласков и обходителен сегодня, Жора. К чему бы это?

— Вы знаете.

В глубине широкого и длинного коридора показалась русопятая до невозможности мадам Казарян. Она шла к ним, приложив палец к губам.

— Чего тебе? — рявкнул Казарян.

— Армен занимается. Завтра он последний госэкзамен сдает, — прошипела она.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна, — успел прорваться с приветствием Сырцов, а она не успела с ответом: кинорежиссер нарочито громко (чтобы слышал отпрыск) опроверг ее:

— Он не занимается, он идиотическую «Металлику» слушает!

— У него такая привычка, он под музыку занимается.

— Знаю я его привычки и занятия! — еще громче и с угрозой проорал Казарян. И — нормально: — Пошли ко мне, Жора, там поговорим.

Уселись в старинные кожаные кресла. В который раз Сырцов с благоговением обвел взглядом стены громадной комнаты-кабинета, являвшие собой сплошные книжные стеллажи. Сотни книг, тысячи книг, изредка уступавшие место картинам. Замечательным картинам. Отец Романа Суреновича был знаменитым на Москве ученым-эллинистом, и сын бережно хранил память об отце: кабинет содержался образцово.

— Выпить хочешь? — для порядка предложил Казарян.

— Нет.

— Это еще почему? — понарошку гневно изумился Роман Суренович.

— Во-первых — утро, во-вторых — в завязке.

— По утрам!.. — заблажил Казарян, восклицанием выделяя каждое слово: — Водку! Стаканами! Пить!.. — и нежно добавил: — …Очень хорошо. Слушаю тебя, Жора.

Знал эти киношные штучки с перепадами Сырцов, но все-таки каждый раз они сбивали с толку. Поэтому начал невнятно:

— Приходила ко мне эта ваша Светлана Дмитриевна…

— Об этом я уже слышал от тебя по телефону, — перебил Казарян. — И, кстати, почему — моя?

— Ну, от вас.

— То-то. А теперь говори.

— Вы давно ее знаете?

— Знал, — поправил Казарян и задумался. — С шестьдесят седьмого, надо полагать. Скоро двадцать семь лет будет, как с ней познакомился.

— Значит, она — старая! — изумился Сырцов.

— Ей тогда восемнадцать было. Значит, сейчас сорок пять. Какая она старая?

Не убеждать же шестидесятитрехлетнего Казаряна, что сорокапятилетняя баба — уже старая? Сырцов вздохнул:

— Но дело не в этом. Что такое она?

— Жена. Профессиональная жена. Этот банкир, по-моему, у нее пятый.

— Ну, это по специальности. А человек она какой?

— Несчастная идиотка, — безапелляционно заявил Казарян.

— Я бы не сказал, что она дура.

— А я сказал? Я сказал, что она несчастная идиотка, а несчастным идиотом в отдельные отрезки жизни может быть каждый, даже Карл Маркс. И, наверное, был им.

— Общевато. А поконкретнее?

— Она из тех, кому не везет. Во всем. В папе, в маме, в мужьях, в детях… Внешне — все-то у нее было и есть: деньги, комфорт, сытая праздность, а внутри — все наперекосяк.

Так, — сказал, чтобы потянуть время, Сырцов. — Так.

— О чем умалчиваешь, Жорик?

— Я не умалчиваю, я думаю, как бы поточнее это изложить.

— Суть! Суть, Жорик!

— Что — суть? — не понял Сырцов.

— Суть излагай!

— С начала один вопрос. Когда она вам звонила в первый раз?

— Она не звонила, она приходила. — Казарян закатил глаза — прикидывал. — Позавчера вечером.

— Вариант «Так не прошло, попытаемся с другой стороны» отпадает, — резюмировал Сырцов. — Что же тогда?

— Внутренние монологи произноси про себя, Жора. Я жду истории.

— Собственно, нет никакой истории. Просто вчера днем узнав, что я ухожу в двухмесячный отпуск, Коляша Англичанин предложил мне работенку: отыскать некую девицу, пустившуюся в бега. Я отказался. А к вечеру явилась ваша протеже и попросила о том же.

— Нынче много девиц в бегах, — философски заметил Казарян. — Которые — под ширевом, которые — в секту, которые — просто от бешенства матки.