Любит – не любит. Школьный роман

В этих брюках я почувствовала себя великолепной, недоступной для других гордячкой, современной, независимой, раскованной. Я покачивала бедрами, поворачиваясь спиной, крутила задом, сгибала ноги, неотрывно наблюдая за собой в зеркало. Наклейка на штанах, бляха с иностранными буквами производили совершенно особое впечатление, как билет в общество избранных. Я действительно ощутила превосходство над Верой Еременко, Агеевым, над всеми другими, кто не одевается так современно, модно и дорого, как оделась я. Расстаться с джинсами я уже не могла.

– Долго будет длиться это представление? – вывел меня из состояния самолюбования мамин голос.

Я остолбенела: так насмешливо он звучал.

– Тебе что, не нравится?

– Почему же? Не дурно… Но не стоит так упиваться тряпкой.

– Что ты говоришь? Какие-то глупости… Это – тряпка?! Ты посмотри, какая фирма! Таких ни у кого в нашем дворе нет, да и в школе тоже!

– Но сама-то ты лучше от этих штанов не стала…

– Да ты что? Ты посмотри, как они мне идут! Как они подчеркивают мою фигуру, – я готова была закатить истерику, спалить все свои наряды (такие нищие!) в знак протеста, даже отказаться от родства, лишь бы защитить свое право на джинсы.

Если еще в разговоре с Костей я понимала, что недопустимо требовать от родителей такой дорогой покупки, то сейчас я была убеждена, что они просто обязаны купить мне ставшую столь необходимой вещь. Разве я часто обращаюсь с такой просьбой? Да я никогда ничего не прошу, лишь денег на кино и подобные мелочи. У Ирки к каждому школьному вечеру новое платье, а у меня все одно и то же…

– Мама, да ты посмотри, какие джинсы. Их же нигде не купить. Ведь у нас все в классе так одеты. Я одна, как кикимора, хожу, – принялась хитрить я.

– Ты только что говорила, что во всей школе нет таких штанов…

– Ну, есть, но мало… В основном, простые сторублевые. А таких, с карманами на коленках, с молниями – нет. Они мне нравятся. Прямо ужасно. Купим? Всего сто пятьдесят.

– Сколько? – растерянно спросила мама.

– Сто пятьдесят. Сама понимаешь, я их принесла не из магазина. Какой дурак продаст дешевле? – проговорила я хмуро, внутренне готовясь к охам, ахам, возражениям, к возмущению, но решила не отступать.

– Та-ак, – протянула мама.

Лицо ее было растерянно-недоуменным; такое, наверное, бывает у человека, который вдруг осознает, что обманут. Она взяла в ладони мое лицо и внимательно посмотрела мне в глаза, хотя я и старалась отвести их сторону.

– Доченька, – сказала мама устало, – сейчас сними эти штаны… Да не вспыхивай: я дам тебе сто пятьдесят, если ты не раздумаешь. Просто я хочу поговорить с тобой как с дочерью, а не с манекеном.

Подождав меня, она продолжила:

– Сашенька, я понимаю, у тебя такой возраст. Тебе кажется, ты недостаточно красива. О том, что ты умна, незнакомые люди могут не догадаться… Чтобы красота была полной, чтобы быть заметной, тебе и нужны эти штаны. Ты хочешь быть индивидуальностью, не шлифуя ум и душу, а меняя одежду. Так поступают пустые люди…

Я хотела возразить: «Необходимость красивой одежды понимают и умные люди, и даже наверняка больше, чем «пустые», но мама говорила тихо, словно раздумывая, и я сдержалась.

– Ты посмотри, какие у тебя глубокие умные глаза, какие синие… Да, ты не просто красивая девочка, ты – умница. Как же вышло, что ты согласилась набить карман какому-то спекулянту? Деньги даются трудом, а ты хочешь бросить их какому-то лодырю. А ведь эти любители дармовых денег посмеиваются над теми, кто честно трудится. Не только посмеиваются, но и считают себя выше. Работа, мол, дураков любит. А то, что неработавшие обезьяны таковыми остались, они это забывают.

– Да ну, мама, – махнула я рукой, – от тяжелой работы скорее станешь похожей на обезьяну. Спекулянтов много, и они недурно выглядят.

– Много, – согласилась мама, все более потухая лицом. – Много и тех, кто душу разменивает на тряпки. Я тебе не рассказывала: в институте была у меня подруга, симпатичная, способная. Чуть-чуть бы ей постараться, и она получила бы диплом с отличием, может, до профессора бы потом дотянула. Но у нее была страсть не к науке, а к нарядам и деньгам. Вышла замуж по расчету за пятидесятилетнего известного в городе хирурга.