Любить ненавидя

Ну, как ни появись – обязательно зацепят, уколют. Даже в почетное, в общем-то, прозвище Профессор, приклеившееся с их же подачи к Гавриленко (конечно же, в связи с его преподавательской деятельностью), вкладывают максимум злобы и язвительности. В какой-то момент Гавриленко вообще всерьез подумывал найти другой водоем, чтоб туда на рыбалку ездить. Или взять да вообще забросить свои зимние поездки за город к чертовой матери. И правда, не хватало еще отдых после напряженной трудовой недели в постоянные разборки превращать. Только все же гордость заела: почему он должен из-за каких-то недоносков от своего любимого занятия отказываться. Не нравится им, так пусть сами и думают, пусть сами другое место ищут. Это уже, как говорится, дело чести.

Если сказать просто, положа руку на сердце, то и им же, Кузьмичу и компании, абсолютно фиолетово, как и где Гавриленко рыбачит, почему избегает компаний, а вот раздражение из них так и прет. Понятно, что причины этого раздражения – это же, как ясный день – им не в Профессоре, а в себе искать нужно. Да что толку. Ну, вот стали у нас в какой-то момент слова «профессор», «интеллигент», «джентльмен» оскорблением, и никуда от этого невозможно деться. Хоть бери, да в «быдло» записывайся, чтобы в таком вот обществе своим стать.

Но, увы, как ни пытался Александр Васильевич примириться, обойти, что называется, острые углы в отношениях с некоторыми резвыми люмпенами-рыбаками, но так и не смог пока найти тех нужных слов, которые оказались бы для них доходчивыми и понятными.

Ведь порой, ну, правда, просто до смешного доходит. Вот, к примеру, недели две назад с Кузьмичом нешуточно схлестнулись. Да так, что чуть до самой примитивной, элементарной драки не дошло. Гавриленко тогда подъехал немного позже, не на электричке, как обычно – Эдик, коллега по университету, преподаватель старославянского языка, ехал мимо к теще и подвез на своих «Жигулях». Хочешь-не хочешь, а обходить основную группу рыбаков по пути к своему месту – это же просто неприлично. Да и чего ради круги наворачивать. С одним, с другим поздоровался, парой словечек перекинулся, тут, гляди, и Кузьмич:

– Что, Профессор, так поздно на рыбалку вышел? Проспал, что ли? Или всю ночь тетради в клеточку проверял?

Его друзья, как раз по обыкновению разлившие по «соточке», заискивающе загоготали. Гавриленко не остановился. Он лишь замедлил шаг, как-то неловко улыбнулся, прищурившись, буркнул что-то вроде «Да вечером на работе задержался», словно подыгрывая кузнецу, и попытался продолжить движение. Вот только не тут-то было.

– Алё, Профессор, – Кузьмич привстал с ящика, – что ты, как сонная тетеря, хоть под ноги смотри, что ли! Ну, куда прешь спросонья? Не видишь – инструмент лежит.

Александр Васильевич удивленно посмотрел на брошенные прямо на тропе, протоптанной рыбаками, пешни², которые и без замечаний Кузьмича хотел переступить, уже открыл рот, чтобы сказать что-то более резкое, но сразу же передумал: не стоит втягиваться в бесцельные дискуссии. Лишь спросил, указывая рукой на пешни:

– Это, что ли?

– А то не видишь.

Кузьмич, похожий в своем пухлом комбинезоне на Карлсона, разве что без пропеллера, переваливаясь из стороны в сторону, приблизился к Гавриленко и, упершись руками в бока, встал напротив. От него несло перегаром.

– Ну, извините, – выдавив улыбку, тихо промолвил Александр Васильевич, отступил на шаг и снова сделал попытку пройти дальше. Но кузнец задержал его, крепко сжав толстой могучей, словно стальной, рукой рукав Гавриленковского тулупа.

– И вообще, Профессор, давно хотел с тобой поговорить. Ты ж с виду вроде интеллигентный человек: все время «здрасьте», «до свидания», «извините». Только вот смотрю я на тебя и никак не пойму: то ли ты и вправду нелюдимый такой, то ли так высоко взлетел, что до таких работяг, как мы, – Кузьмич повел рукой в направлении своих приятелей, посмеивавшихся в стороне, – и опуститься не хочешь. Вот ты мне объясни: чего ты все от людей прячешься, чего где-то по закоулкам рыбачишь?

– Послушайте, Кузьмич…, – посчитав, что вопрос прозвучал и на него надо отвечать, начал Гавриленко и осторожно положил свою руку на руку рыбака, сжимающую рукав.

– Нет, это ты послушай, – глаза кузнеца мгновенно налились злобой. – Во-первых, это я нормальным людям Кузьмич, а таким, как ты, Павел Кузьмич. Не меньше. Это к твоему ученому сведению. Мы, знаешь, тоже не какие-нибудь гады ползучие и, если надо, летать не хуже твоего умеем. А во-вторых, хочу тебе сказать. Какой-то ты скользкий весь, белый, пушистый. Такой, как…, – рыбак на мгновение осекся, по-видимому, подбирая слово, наиболее полно, по его мнению, охарактеризовавшее бы Гавриленко, – как мягкая игрушка детская. Как обезьянка какая-то. С такими, знаешь, хи-и-и-итрющими глазенками: зырк туда-зырк сюда. И они, эти глазенки, знаешь, бегают, бегают – остановиться не могут. Ты ж это… Ты мужиком будь, Профессор!