Любивший Мату Хари

   — Кто там будет? — внезапно спросил Кравен. — В субботу.

   — Какой-то генерал.

   — Фох?

   — Не знаю.

Сквозь щель в занавесках Грей видел только узкую полоску улицы с голубыми лужицами лунного света на булыжниках, серебряные отражения в стоячей воде. Она всегда любила подобные ночи, подумал он. Но не здесь, не в такой комнате.

   — Вы должны прислушаться к нему, — сказал Кравен. — Никто никогда по-настоящему не слушал его, поэтому вам надо стать исключением. И задавайте вопросы. Дайте ему понять, что вы искренне цените его мнение, о чём бы ни шла речь.

Грей отвернулся от окна. Он страшно хотел уйти из этой комнаты.

   — Извините, я должен идти.

Иногда, после сеанса в библиотеке, Михард просил Грея остаться, чтобы выпить кофе в саду. Здесь свет казался почти призрачным, зеленоватым оттого, что проходил через кружевные туннели плюща. За пиками кованой железной ограды на газоне часто видны были дети и женщины в белом, похожие на лебедей.

В эти поздние октябрьские утра разговор еле-еле теплился. Михард по большей части говорил о своём детстве, припоминая ранние впечатления от зимы в Цюрихе и от лета на каком-то забытом Балтийском побережье. Однажды он даже вытащил фотографию: рослый мальчик на фоне пустынной европейской равнины.

В другой раз он заговорил о Зелле. Он называл её своей Цирцеей[10], своим предельным искушением. Он видел в ней и испорченное дитя, но и пленительнейшую женщину. Сказал, что он француз и потому его всегда привлекала красота. Но также он солдат, и потому его всегда манило разрушение. Неудивительно, что он одержим Зелле.

В дождливую пятницу разговор в конце концов зашёл о политике. Сначала речь Михарда была довольно академичной. Он обсуждал прусскую победу при Седане[11] и сказал, что Франция психологически не оправилась от поражения. Затем он заговорил об увлечении кайзера морской программой и предположил, что британцы также должны примириться с германской агрессией. Он смутно представлял своё собственное будущее. У Грея же сохранился в памяти лишь зрительный образ. Михард через окно смотрит на кружащие листья.

   — Позвольте мне рассказать вам небольшую историю, — сказал Кравен. — Года три тому назад Михард влюбился в актрису. Красивая девушка, очень дорогая.

Она вытянула из него около пятнадцати тысяч франков — и родился шпион.

К настоящему моменту комната выглядела гостеприимной, с кушеткой, рукомойником и несколькими книжками на полке. Однако она всё же оставалась холодной.

   — Он хочет, чтобы я помог ему выбрать подарок ко дню рождения Зелле! — сказал Грей.

   — Превосходно, — улыбнулся Кравен.

   — И он пригласил меня на завтрак в воскресенье, только для нас двоих.

   — В самом деле? По какому случаю?

Грей взглянул на потолок. Линии неровной штукатурки слегка напоминали обнажённую девушку.

   — Маргареты не будет, и мне кажется, что он просто не хочет провести день в одиночестве.

   — Поэтому он пригласил вас на говядину с маринованными огурцами. Чертовски мило!

За окном усилились ночные звуки: выкрики шлюх, искажённые голоса пьяных. Удаляясь, каждый звук приобретает какие-то навязчивые оттенки, как порою обрывки разговоров, подслушанные в дешёвых отелях.

   — Кажется, один француз сейчас играет вместе с нами, — внезапно сказал Кравен. — Некий Ладу с Четвёртого этажа. Знаете его?

   — Нет.

   — Что ж, он довольно хорошо поработал, чтобы расширить наше поле зрения. К примеру, мы теперь вполне убеждены, что Шпанглер охотится за нашей морской стратегией, и в качестве адъютанта Генерального штаба Михард, возможно, может снабдить его доброй порцией плана.

Грей потрогал рукой голову. Лихорадка? Озноб?

   — Он никогда не упоминал о морском флоте, только вскользь.

   — Возможно, и не упоминал, но думал. Могу вас заверить.

Грей двинулся к креслу, ссутулился в нём и прикрыл глаза. Ещё один симптом тайной жизни: всегда истощённый, мучимый бессонницей.

   — Это не продлится долго, Ники, — сказал Кравен. — Видите ли, он близко. Он очень близко. Я чувствую это.

Грей взглянул на него.

   — О каком дьяволе вы говорите?

   — О немце. О Рудольфе Шпанглере. Он поблизости. Я это просто чую.

Весь ноябрь заняли светские развлечения: ужины у Михарда, вечера на бульварах. Грей почти всегда получал приглашения на них. Мероприятия были натужными, с почти истерическим смехом и бессвязными громкими разговорами. Одним вечером Маргарета танцевала полуобнажённой на холодной траве, а пятьдесят зрителей смотрели, рассевшись в садовых креслах.

В другой раз гостей отвезли на тюремный двор Сен-Лазара, чтобы засвидетельствовать казнь душителя. Потом, когда все затеи, все приправы к убогой жизни отпали прочь, Грей обнаружил, что слишком много пьёт.