Любивший Мату Хари

По всей видимости, ни одно из этих событий не запечатлелось в памяти надолго, если бы Данбар никогда больше не увидел Саузерленда. Однако случилось так, что прошло только десять дней, и он обнаружил — тот ждёт его в клубе, вновь потягивая сухое шампанское, необычайно дружелюбный и любопытный.

Они начали обед с отбивных и приличного кларета и закончили шербетом и чудесным бренди. Хотя ничего явно важного не было произнесено, в отсутствие Алленби разговор каким-то образом казался более значимым, интимным. Они говорили о своих семьях, сходных по положению, и детстве, о своих одинаковых понятиях о долге и чести. Они говорили об Англии и осязаемой морской угрозе нации.

Речь идёт о жертвоприношении, сказал Саузерленд. Хотят ли англичане двадцатого столетия сделать жертвоприношение в стиле пятнадцатого века, подобное совершенному в Аженкуре[25]. Конечно, вопрос был риторическим и не ожидалось, чтобы Данбар ответил. Но основная тема была ясна: насколько самоотвержен должен быть молодой человек, служа нации.

Опустилась благоуханная ночь, пахнущая мокрой травой и летними розами. Какое-то время мужчины бродили, казалось, бесцельно: сначала по серпантину, затем всё дальше углубляясь в заросли кустов. Они разговаривали тихо, почти шёпотом, как переговариваются юнцы в дормиториях[26]. Порою они продирались сквозь плющ и натыкались на валяющиеся под ногами бутылки.

Время словно остановилось вместе с воспоминаниями о детстве: круглый пруд в лунном свете, заросли роняющего семена чертополоха и наперстянки, ночная птица в кустарнике. Были ещё и рассказы о детской мечте — о тайном сообществе с уединённым местом встреч где-нибудь в Ричмонде.

   — Формально мы подчинены Адмиралтейству, — начал Саузерленд. — Но на самом деле наши полномочия простираются гораздо дальше... вот почему мы интересуемся этим вашим малым.

   — Моим?

   — Рудольфом Шпанглером.

Они достигли широких газонов, однажды, гуляя здесь, Данбар воображал, что он сопровождает Зелле. Может быть, под дождём, с чёрным зонтиком.

   — Он давно уже в деле, — продолжал Саузерленд. — В основном на континенте, и против лягушатников. Хотя вы первый, кто действительно обедал с ним. И остался жив, чтобы рассказать об этом.

   — Но я знаю немного, — сказал Данбар. — Да и то случайно. Ведь Маргарета не интересуется политикой.

   — Нет?

   — Ей нравятся солдаты, вот и всё. Нравится форма. Полагаю, вы могли бы зафиксировать именно это.

Саузерленд засунул руки в карманы, улыбаясь или, скорее, ухмыляясь:

   — Но мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с моими людьми.

   — И что бы я им сказал?

   — Что сказали мне... о Шпанглере и о той танцовщице.

   — Когда?

   — Когда захотите.

Они опять медленно двигались бок о бок. Откуда-то доносилась музыка — вальс, напоминающий о той последней ночи в Вене. Попадались куртины сплетённых роз и какая-то разновидность бледных фиалок, которые всегда любила Зелле...

   — Я не говорил, что видел её фотографию? — внезапно спросил Саузерленд.

   — Её фотографию?

Он вспомнил, что она любила ещё и орхидеи, редчайшие оранжевые сорта.

   — В воскресной газете. И я должен признать, что она довольно красива.

Данбар пожал плечами.

   — Фотографии иногда бывают обманчивыми. Она не совсем такая наяву.

   — Тем не менее она, должно быть, знает, как использовать свою внешность. Кроме того, она провела восемь дней со Шпанглером, восемь весьма уютных дней у озера в Женеве.

Данбар повернулся к нему:

   — О чём вы говорите?

   — После того как оставила вас... восемь дней в Женеве. Хозяин гостиницы очень хорошо их запомнил. Кажется, им особенно нравилось бродить на рассвете.

Ни звука, кроме их собственных шагов по гравию. Ветер стих, оставив все недвижимым: кусты шток-роз, белый плющ и тюльпаны — всё мертвенно спокойно.

   — Видите ли, я могу понять ваши личные чувства, — сказал Саузерленд. — То есть я понимаю, как такая женщина может перевернуть устойчивую, размеренную жизнь мужчины...

   — Нет, это совсем не то.

   — Тогда я могу им сказать? Я могу им сказать, что вы согласны? Что вы встретитесь с ними?

Данбар глубоко вздохнул:

   — Когда?

   — Как насчёт завтра? Скажем, в десять часов?

   — Да, полагаю, в десять будет удобно.

   — Не беспокойтесь, старина, они на самом деле очень достойные люди, вот увидите...

Утром по всей его комнате валялись клочки её фотографий, а также бутылочные осколки и повсюду виднелись следы крови.

В первом соприкосновении Данбара с секретным миром был романтический соблазнительный подтекст. Вначале, конечно, он встречался не с Мэнсфилдом Каммингсом, а с его забавным подчинённым Фурнивалем Джонсом. Разговоры всегда начинались неофициально в одной из приёмных дома в Ричмонде, затем продолжались в захламлённой библиотеке, любопытной комнате с высокими, обитыми железом потолками и мебелью чиппендейловского стиля[27]. Свет от лампы приглушали зелёные абажуры. На стене висели офорты со сценами морских сражений.