Люблю и ненавижу

Подводный флот означает реальную мощь государства. Если государство позволяет себе иметь нищих офицеров – такое государство надо срочно закрывать и отдавать под контроль мирового сообщества. Оно безумно. Офицер Краузе (Сергей Гармаш), который не может достойно содержать семью и оттого в состоянии депрессии не удосужился проверить спасательные костюмы, – вполне реален, хоть и слабо сделан по драматургии. Офицер Орлов (Марат Башаров), прибывший на борт после многодневного запоя, командир, приходится напоминать в критическую минуту, что он обязан по уставу защищать гражданское население, – тоже реален. Русские офицеры, которые считают возможным для себя принести присягу самостийной Украине, – реальны не меньше. Так же, как полное отсутствие реакции руководства на исчезновение лодки из поля зрения – ладно, дескать, обойдется – и проведение учений в районе, нашпигованном минами. Получается, что главный подвиг команды «Славянки» – это спасение единственного гражданского лица, врача Черненко (Сергей Маковецкий), которому отдали единственный же оказавшийся в исправности защитный костюм. Маковецкого мы не вчера узнали и поверить в то, что этот чертушка олицетворяет гражданское население не в состоянии. Это, конечно, инопланетянин, явившийся проверить землян на излом и сжатие. Неуместность его пребывания на подлодке еще более обостряет абсурд картины, где самые обаятельные актеры страны (не хватает только Пореченкова), разнообразно погружаясь в воду, показывают, что в России еще остались мужчины, пригодные для героической гибели.

Итак, действительность, на которую бросает густую зловещую тень история «Курска» – это одно. А мечты Хотиненко о дружном и веселом мужском военном братстве – другое. Посредине – визуальный монстр «72 метров» с рекордным числом драматургических и актерских ошибок (думаю, не та психофизика у людей на грани смерти, нет расхлябанности, как в картине, где кажется порой, будто актеры не на глубине, а в сауне). Но дело не в этом. Фильм и не мог получиться непротиворечивым. Потому что мечты мечтами, а жизнь жизнью. Ведь в нашей стране о наличии положительной мужской энергетики мы узнаем только из телевизионных отчетов о катастрофах. Они там обычно бродят по развалинам, которые устроили не-мужчины. А в остальное время приходится любоваться на муляжи, ибо профессиональные лжецы и казнокрады, убийцы и корыстолюбцы мужчинами – в высоком, Божественном смысле слова – не являются.

Плохие времена для жанрового кино. Плохие времена для мужчин

2004 г.

Письмо Марине Дмитревской о сущности национального

Дорогая Марина!

Хотела начать своё письмецо с невинной шутки – дескать, приветствую вас как русская женщина русскую женщину и хочу поделиться мыслями о формах и смыслах современного бытования национального в искусстве. Да вовремя спохватилась. Какие уж тут шутки, когда нас до того довели, что при слове «национальное» начинаешь нервно озираться и поворачивать глаза зрачками в душу: не завёлся ли там червь шовинизма или, напротив того, гиперкритицизма… По тонкому льду ходим. Скажешь: Родина, тут же вылезают рожки какого-нибудь блока «Родина», с которым мы ведь с вами на одном поле мечтать не сядем, не правда ли? Но как раз та область, о которой я и хотела завести разговор, в сущности, безразлична к национальной принадлежности рассуждающего о ней. Она – достояние всего мира, и мир вправе судить о ней и ею дорожить. Это то, что мы называем «колоритом», это – национальная индивидуальность в эстетическом измерении, то, что нация выработала неподражаемого и ей одной принадлежащего, это мифы, сказки, легенды, песни, формы быта, типы празднества, и тьма прочих особенностей. Как-то А.Н.Сокуров в частной беседе сказал, что ему ужасно нравится всё сугубо национальное, ярко– характерное – чисто немецкое, чисто русское, чисто японское, и, разумеется, он в этом не одинок. Приезжая в любую страну, человек желает увидеть её неповторимый колорит, и многие эстетические победы национального духа давно стали всеобщим достоянием. Вот Англия создала образ «джентльмена» – и разве только ей он теперь принадлежит? Да мы все обожаем этого самого «джентльмена» и хотим, чтоб он был вечно. Мой сын Сева плакал, когда Великобритания отказалась от своей традиционной системы, мер и весов и перешла на метрическую, и я его понимаю. Как! Расстаться с мечтой когда-нибудь пройти три мили, чтобы спросить в таверне «Белый конь» полпинты эля?! Никогда не плюнуть на шесть ярдов? Никому не пожелать семь футов под килем? Ужасно.