Люблю и ненавижу

— Да я не поэтому… Плевать мне на развод! Просто жить тошно… Самый хороший из вас — и тот самый подлый окажется… А уж как я его любила! Как никто, может, никого никогда не любил. Вытерпела из-за него бог знает чего. Все снесла, ты же знаешь… Там учился три года — ждала… В Индию свою уехал — ждала… И дождалась. Денег куры не клюют, а мне по копеечке выдает… По копеечке! И не тронь его, не скажи ничего, не обидь… Господи боже мой, и зачем он только на пути моем встал?! А все ты виноват! Может, так и ходили бы с тобой, целовались мирно, женились бы (я б за милую душу за тебя пошла, сердце у тебя добрей), так нет, сам же и познакомил нас. Тут уж я нырнула с головой, да так и не вынырнула, кажется… Мать я его должна уважать, а меня она не должна уважать? «Не та», видите ли… А как год с ребенком жила одна, без всякой помощи, да на заводе еще пласталась, это ничего? Знаю я, почему невзлюбила меня… Как мать, может, она и права, а раз уж женились, что ж… делать нечего. Сам-то напьется, рожа такая противная, брюзжит, плачется: «Предательница…» А кто он тогда мне был, ну кто?.. Не может забыть, не забывается… Слабый он, а когда слабый, в душе подлый становится, мстит, издевается. Торжествует, видите ли…

Алеша не выдержал, уж больно к месту пришлось:

Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая!
Вмажь майонезом лысому в подтяжках.
Бей, женщина! Массируй им мордасы!
За все твои грядущие матрасы,
            За то, что ты во всем передовая,
            что на земле давно матриархат, —
            отбить, обуть, быть умной, хохотать —
            такая мука — непередаваемо!
Влепи в него салат из солонины.
Мужчины, рыцари, куда ж девались вы?
Так хочется к кому-то прислониться —
увы…

— И еще немного:

Пол-литра купишь. Как он скучен, хрыч!
Намучишься, пока расшевелишь.
Ну можно ли в жилет пулять мороженым?!
А можно ли в капронах ждать в морозы?
можно?!
            Виновные, валитесь на колени,
            колонны, люди, лунные аллеи,
            вы без нее давно бы околели!

— Пишет-то он так, — усмехалась Людмила, — а вот какой он в жизни? Тоже, может, не его женщины бьют, а он их?

— Ну, он-то уж наверняка не бьет. Невозможно… Поэт все-таки, большая, ранимая душа…

— Поэт! Мой тоже все в поэты лезет! А женщин бить не забывает, ничего, рука подымается… Душа тоже вроде не маленькая, как сам считает.

— Он что, трогал тебя? Быть не может!

— Ага, не может быть?! — словно ее кто подхлестнул, вдруг закричала Людмила. Глаза у нее расширились, голос задрожал, ноздри раздулись. Она смотрела на Алешу в упор и говорила лихорадочно, проглатывая иные слова, как в бреду: — Все может быть! Мне аборт делают, а у него день рождения!.. В кафе сидит, пьет с первыми встречными-поперечными, гуляет… Ему что, у него деньги есть, душа широкая!.. А ко мне пришел он?! Принес мне хоть яблоко, хоть конфету одну? Спросил, как у меня и что? Ко всем бабам мужья приходят, хоть и не в этом тут дело… а все ж таки внимание дорого. Забота дорога. Лежу одна. Что думать мне, что думать, господи?! А ведь из-за него лежу, не из-за кого-то. Сквозь землю провалиться хочется, выть хочется, стыдно перед бабами… Домой вернулась, со злости замки с комнат его матери пообрывала, чтоб не закрывались, не прятались от меня! А он пришел, руки дрожат, сам трясется: «Как посмела! Кто разрешил! Пусть она хоть что делает, хоть тысячи замков, это ее дело, ее!..» И хрясь-хрясь меня по лицу, по одной щеке, по второй… А я в постели лежу, слабая еще, только-только из больницы пришла… Пнуть хотела его, да сил было мало, ногу подняла… и застонала, здесь вот все, в животе, заломило; он перепугался, побледнел… да что уж, дело сделано, повоевал с бабой… Пил потом запоем: мужикам что, от любой болезни водка лечит…

— Не может быть, чтоб так было.

— Да все равно, веришь ли, нет. Жить не хочется. Тошно жить, тошно… Ты тут еще под ногами путаешься.

— Людмила! — высоким голосом крикнул Алеша.

— Ладно, ладно… Тоже обидчивый нашелся…