Люблю и ненавижу

С Петровым как с человеком самым близким Юрик Устьянцев чаще всего говорил именно об Анне. Начинали о женщинах, а кончали всегда Анной. Она была для Устьянцева как бельмо на глазу. Как заноза в сердце. Как мозоль на пятке. И пять лет назад, и шесть, и семь — тема разговора оставалась постоянной: жениться Устьянцеву на Анне или не жениться? Вот и в тот вечер, когда они сидели в ресторане Савеловского вокзала, они в конце концов подошли в разговоре к этой теме: жениться? или не жениться?

Петров как семейный человек мнение имел постоянное: жениться! Женщины вокруг, которые нам нравятся, — это передний край борьбы, а семья — наш тыл. Тылы у мужчины должны быть обеспечены. У настоящего мужчины, подчеркивал он. Потому что иначе однажды проснешься, а стакан воды подать некому. Любимые женщины — их нет, они на передовой, с другими мужчинами. А жена — она рядом. Она стакан подаст. А ведь если не сделать один-единственный глоток, таблетка валидола или нитроглицерина застрянет в горле. И сердце разорвется. Так-то, дорогой… Настоящий мужчина, воюя на передовой, делая свою судьбу, обеспечивает себе и тылы. Запомни, старик: ты-лы!

— Ерунда, — не соглашался Устьянцев, хотя так хотелось согласиться в душе. — Семь лет она живет со мной — семь лет не изменяет. А стоит сыграть свадьбу, дело примет другой оборот. Дело станет темное. Сейчас-то она боится потерять меня. Страх — вот отгадка женской нравственности.

— А твоя нравственность? — демагогически вопрошал Петров.

— Какая еще моя нравственность?

— Ну как… Семь лет спишь с женщиной, пользуешься ею, вводишь ее в заблуждение, она на что-то надеется… А ты… Согласись, старик, это безнравственно.

— Не хочет — не надо. Я ведь не прошу.

— А если привыкла к тебе?

— Я не просил привыкать.

— Нет, старик, кончится это вот чем: она тебя возненавидит. Если уже не ненавидит.

— За что?

— Ты же пьешь ее. Тело ее пьешь. Душу. Молодость. Надежду… Ты высасываешь ее, а потом в один прекрасный день проснешься, откроешь глаза — она пустая.

— Это все метафоры. Ты мне скажи конкретно, жениться или нет?

— Жениться. Конечно. Рекомендую, кстати, самого себя в свидетели.

— Не верю я женщинам…

— А себе?

— Чего себе?

— Себе ведь тоже не веришь, а вот живешь. И ничего, обходишься. Нормальный ход, старик.

— Почему это я себе не верю?

— Ну а как же… В том смысле, что нам разве верить можно? Нам разве может верить хоть какая-нибудь женщина?

— Я никого не обманываю. Я холост. Не хотите — не надо. Я прошел стороной. Я мимо.

— А то, что сегодня — с одной, завтра — с другой, потом — с третьей, — это как?

— Я-то холост. А вот ты, товарищ Петров, ты женат, с тебя и первый спрос! — Юрик Устьянцев, довольный тем, что разговор повернулся в сторону Петрова, даже рассмеялся и, кстати, пока смеялся, несколько осмотрелся вокруг.

Ресторан не изменился. Те же стены, тот же высоченный, с подтеками, потолок, те же цыгане, дети их, разукрашенные разноцветьем одёжек, те же официантки во главе с Клавой-Клавдией и тот же набриолиненный официант с золоченой фиксой, — все то же, но кое-что… Юрик Устьянцев успел, пока смеялся, перехватить чужой взгляд. Надо же, пока они с Петровым сидят здесь, разговоры разговаривают, в зале случились существенные перемены. А именно: через несколько столиков от них сидят две симпатичные девушки. И самое главное, Юрик Устьянцев успел перехватить взгляд одной из них. Верней, они встретились взглядами, пока он смеялся, а потом она тут же опустила глаза. И глаза эти Юрик теперь все время помнил, а ведь разговор сам собою продолжался дальше…

— Обо мне речи нет, — говорил Петров, — я женат, глава семьи, отец, живу в полном соответствии с назначением природы. С общественным идеалом. Да я хоть загуляйся ни в природе, ни в обществе ничего не изменится.

— А я? — Юрик Устьянцев в то же время не упускал из виду девушек за столиком.

— А ты для общества совершенный ноль. Ну, для природы ты еще так себе, есть кое-что, сына произвел. Однако заметь — сына-сироту, так что для общества ты не просто ноль, а ноль, отрицательно заряженный. Что касается женщин, то есть потенциальных невест, — ты для них просто ловушка. Свет для бабочки. Омут для окуня. Паутина для мухи.

— Чувствуется, чувствуется, товарищ Петров, бойкое журналистское перо! Жаль, нет с собой вспышки, а то можно было бы запечатлеть для потомков ваше взволнованное лицо!

— Юрик! Товарищ Устьянцев! Мое вдохновенное лицо потомки и так не забудут — род Петровых бессмертен. Запомни — бессмертен! А вот Устьянцевы, кажется, вымирают уже в нынешнем поколении…

— Между прочим, Владик, сбоку от нас, через два столика, сидят две девушки. И одна из них очень заинтересованно поглядывает на тебя.