Люблю мой “смит-вессон” (I Love My Smith Wesson)

Билли пошел в уборную. В мужском туалете было пусто. Он был сильно пьян. Стоя над писсуаром, прислоняясь лбом к холодным плиткам, он слушал, как булькает в трубах. Когда дверь со скрипом открылась, Билли повернулся, ожидая увидеть Злыдня. Но это был один из кузенов, которого Билли едва знал. Оба обменялись робкими кивками, смущаясь, что очутились вот так, бок о бок в общественном месте с расстегнутой ширинкой.

Когда Билли вернулся в зал, ему показалось, что он опустел еще больше. Злыдень сидел на прежнем месте, излучая чистейшую ненависть.

К Билли подошел дядюшка Никки спросить, что это за хмурый маньяк сидит в углу и не позвать ли службу безопасности отеля. Тут Билли признался, что человек в углу не беглый псих, а его друг. И вообще он никому не угрожает. А дурной глаз – еще не караемое законом преступление.

Оркестр мужественно сыграл еще несколько песен, пока и музыканты тоже не пали жертвами эпидемии страха. Солист сломался на середине “Мустанг Сэлли”: просто перестал петь и сел на усилитель. Музыканты опустили инструменты. И не важно, что им заплатили играть до полуночи, до которой осталось всего двадцать минут. Атмосфера в бальном зале стала невыносимой. С них хватит. Они даже не предложили последний танец, потому что никто не танцевал. Просто сложили в спешке свое оборудование, так им не терпелось убраться отсюда, пока не произошло что то ужасное. Наконец, дезертировала даже Никки, неразборчиво пробормотав, мол, надо проверить, как там Мэдди.

Чрезмерно усердный официант погасил половину ламп. И ушел, оставив Билли наедине со Злыднем. Поднявшись, Злыдень вышел на середину, теперь они стояли одни посреди бального зала. Оказавшись лицом к лицу, они несколько минут молчали.

– Мне нужно, чтобы ты пошел со мной, – сказал Злыдень.

И, повернувшись, вышел из бального зала. Билли подождал с полминуты, но все таки поплелся следом. Спустившись по лестнице в вестибюль, они кивнули заспанному ночному портье, который открыл им дверь в заснеженную пустоту.

Оставляя глубокие следы в нетронутом чистом снегу, они пересекли стоянку. Спокойствие снизошло на Билли. Он не написал завещание. Но теперь, когда он женат, все его материальные ценности, все будущие роялти за книги автоматически перейдут к его жене и наследнице.

С темно серого неба падали, кружа, огромные кристаллы. Билли запрокинул к ним лицо, спрашивая себя, почему только одна из шести снежинок ложится на кожу влажной. За стоянкой тянулась стена, ограждавшая территорию отеля, за ней шла проселочная дорога, а дальше маячил на холме темный лес. Когда Злыдень перелез через стену, Билли коротко задумался, не побежать ли ему назад, чтобы поднять тревогу. Но счел, что этим лишь подпишет смертный приговор жене и дочери.

На склоне холма снег лежал глубже. Тонкие кожаные туфли Билли сразу промокли. Он оскальзывался на каждом шагу, а Злыдень все поднимал и поднимал его – скорее как проводник, чем как палач. Они ступили под сень елей, корни которых закрывал жутковатый белый ковер.

Они все шли, задевая ветки, все больше намокали, все больше мерзли. Билли увидел на земле крепкий сук и задумался, не нагнуться ли за ним, чтобы использовать как дубину. Но сомневался, что удастся так убить Злыдня. Скорее всего такая выходка только еще больше его разозлит.

Наконец они вышли на большую поляну, куда уже не ложились тени елей. Снег падал вертикально, закрывая небо. Со всех сторон поляну обступили деревья. Сквозь густую метель Билли вгляделся в край поляны. Приблизительно в ста ярдах его поджидало жуткое зрелище: будто бы лунатик придумал “снежный шар”, спрятал под стеклом гнусность вместо Деда Мороза или сказочного домика.

В центре поляны стояла молодая ель футов двенадцати высотой. С одной ее ветви, словно чудовищное елочное украшение, свисал мертвец. Он висел вниз головой, одну его ногу стягивала петля, другая зацепилась за соседнюю ветку, пальцы рук почти касались земли. Одет он был как охотник или траппер: в толстую парку, крепкие сапоги, кожаные митенки и вязаную шапку. Горло у него было перерезано, и залившая глаза и рот кровь походила на присыпанную сахарной пудрой патоку.

Билли не хотелось смотреть, но он ничего не мог с собой поделать. Рот мертвеца раззявился. Глазные яблоки словно покрылись слоем глазури. На высунувшийся язык ложились снежинки. За всю свою жизнь Билли видел только два трупа. Этот был вторым. В обоих случаях случилось это в обществе Злыдня.

– Кто это? – спросил Билли.

– Не знаю, – отозвался Злыдень. – Я надеялся, ты мне скажешь.

Единым плавным движением Злыдень извлек откуда то огромный нож с широким лезвием. Билли глянул на нож, потом на Злыдня.

– Теперь мой черед?

Злыдень серьезно кивнул.

Ветер закружил вихрь снежинок вокруг головы Билли Дая. Думать он в этот момент мог только о дочери. Он жалел, что никогда не увидит ее взрослой, не доживет даже до ее второго дня рождения. Но к грусти примешивалось несомненное облегчение.