Люблю. Ненавижу. Люблю

Мысленно я называла себя – Сандрин Кац, но опасалась, что мне не поверят... Хотя однажды меня так называл один человек – из прошлого счастья, но... В документах – синим по серому – КОТОВА, а я говорю всем – Кац!

Наверное, мне очень хотелось зачеркнуть себя – прежнюю. Я и правда начала становиться другой. У меня почти не осталось крови после всего пережитого, и косточки в скелете стали мягче. Я почему-то не считала себя человеком. Я была – Сандрин Кац.

Помощь от лукавого

А вечером ко мне в комнату зашла Колпастикова, а вместе с нею – серый грязный кабысдох.

– Ну, Сашка, пришла в себя, да?... – спросила Колпастикова, комендантша общежития, разглядывая меня, как кондуктор рваный стольник. Я ее знала еще с прошлых времен и обрадовалась. Кабысдох, пришедший с ней, сел у порога и зевнул.

– А разве я уходила? – чтобы не молчать, бодро спросила я и подмигнула, да так, что чуть не свернула шею. – Присаживайся.

– Не то слово, Сашка. – Колпастикова села на подоконник и стала разглядывать наваленные узлы с вещами и коробки с посудой. Кабысдох лег у порога и, вздохнув, закрыл глаза.

– Да?

– Да! Ну, ты как? Надумала чего? – быстро сыпала вопросами комендантша. – А?...

– Пока нет – на работу не берут! – ответила я так же бодро. – Тебе никто не требуется?

– Найдешь! – убежденно сказала Колпастикова и вышла, напоследок снова взглянув на меня. За ней выбежал серый кабысдох, громко стуча когтями по выскобленному полу.

– Не получается, Колпастикова, – еще через неделю пожаловалась я.

– Деньги-то есть?... – Комендантша сидела в своем кабинете на первом этаже и резалась в карты с обветшалым компьютером.

– Есть пока, – вздохнула я.

– Пойдем к Растаману... Возьми с гулькин нос денег, – выключила компьютер Колпастикова и, подумав, добавила: – Спросим, что и как тебе делать...

– А кто это? Что за зверь?...

– А ты не слышала?... Он предугадал падение «Боинга», – комендантша сунула мне в руку пожелтевший листок местной газеты.

– Да ты что?! – Я кивнула и подождала, пока она закроет дверь.

Пока мы шли по коридору, Колпастикова придирчиво оглядывала меня.

– Ты жрешь чего-нибудь? – наконец спросила она.

– Жру, – лаконично ответила я.

– Жрет она, – недовольно протянула Колпастикова. – Мощи живые... А чего жрешь, скажи?

– Чего – чего?– не поняла я, разозлившись на толстую, как слониха, комендантшу. Впрочем, двигалась она на удивление легко, и, в конце-то концов, есть немало мужчин, которые без ума от женщин, похожих на тумбы. Я просто удивляюсь на них...

– Жрешь-то чего? – не унималась комендантша, у которой, видимо, были чрезвычайно трепетные отношения с едой.

– Ну, все подряд. – Я принципиально не стала перечислять нехитрый набор продуктов, которыми отоваривалась на рынке.

Мы миновали ржавую гарнизонную дверь и пошли вдоль парка к частным домам и мимо них – к двум пятиэтажкам – тоже для лиц, потерявших в последние годы свое приличное жилье.

На веревках хлопало чистое белье, с утра подморозило, и я совсем замерзла.

– Значит, он прорицатель? – спросила я, потому что устала молчать.

Колпастикова курила как паровоз и ответила не сразу.

– Он? Растаман!.. Человек ищущий... Менял веру несколько раз... Был каббалистом, кришнаитом, ездил в Вест-Индию, теперь он – протестант, – выдала пространную тираду Колпастикова и перевела дух. – Он разговаривает с духами, понимает язык зверей, птиц и змей... Спросим у него, как тебе быть дальше... Сама-то ты, как я поняла, ни хрена не можешь разобраться?... Да? – уточнила она. – Или можешь?

У меня подкосились ноги: я чуть не села на землю, представив дьявола-протестанта, у которого иду просить консультации – как мне жить дальше?

– Пойдем, он не страшный, – кивнула и наступила мне на ногу Колпастикова. – Извини, я нечаянно!

– Нет, – твердо сказала я.

– О, божечки!.. – Колпастикова подождала меня с полминуты, покрутила пальцем у виска и вошла в ближний подъезд тусклого до помрачения, самого ближнего к нам дома.

Я долго глядела на припорошенные снегом деревья, на застывшую черную реку вдалеке и, повздыхав от нахлынувших мыслей и воспоминаний, неторопливо зашла в тот же подъезд.

Четыре крашеные двери, третья была закрыта совсем неплотно. Я заглянула в нее и увидела тумбообразный зад комендантши, она оживленно шепталась с лежавшим на кровати человеком... Я кашлянула.

– Иди сюда, – поманила меня Колпастикова. – Саш!.. Иди давай!

Я подошла. То, что я увидела, капельку меня изумило.

– Он – гуру, – с придыханием сказала Колпастикова, перед тем как оставить нас тет-а-тет.

– Твоя божественная сущность нарушена – от тебя осталась только половина человека! – Я не успела и рта раскрыть, как он сказал это, даже не сняв одеяла с головы. Потом медленно повернулся и скинул одеяло прямо на пол...

На кровати лежал большой негр с белыми пятками и внимательно смотрел на меня взглядом много бродившей незлой собаки.

– Что ты хочешь больше всего? – на чистейшем русском спросил он.

– Чтобы грусть оставила меня, – шепотом попросила я. – Беда прямо с этой грустью...