Люблю только тебя

Вместо ответа она поцеловала меня. Нас обоих захлестнуло волной и куда-то понесло. Она пришла в себя первая. Прошептала:

– Они убьют меня, если узнают.

– Кто? – не понял я.

– Наши. Они ненавидят тех, кто спит с немцами просто так.

– Но как тебе удалось проникнуть в город? Мне кажется, и птица не пролетит без нашего ведома.

– Я из него никуда и не уходила.

– Не может быть. Мы обыскали каждый дом.

– «Мы обыскали», – с издевкой повторила она. – «Мы» – это непобедимая армия арийцев, из которой дикие нецивилизованные русские под Сталинградом сделали котлеты?

Во мне вдруг поднялась такая ярость и ненависть к девушке, с которой я всего несколько минут назад занимался любовью. Не помню, как я очутился на ней верхом. Руки сами потянулись к ее горлу.

Я пришел в себя, когда услышал ее хрип.

– Прости. – Я взял в ладони ее лицо. – Черт бы побрал эту войну.

Я лег и повернулся к ней спиной. Я очень любил Лорхен. И в то же время люто ненавидел.

– Если бы не война, мы бы не встретились, – снова сказала она. – Как меня угораздило влюбиться в немца?

– Вы с сестрой использовали меня в своих целях, – сказал я, чувствуя новый прилив ярости. – Вы…

– Она мне не сестра, – сказала Лорхен. – Я познакомилась с ней, когда немцы заняли город. Она жила раньше в Ростове, преподавала в университете немецкий. Я осталась на оккупированной территории только потому, что не хотела бросать дом, в котором родилась и умерла моя мама.

– У тебя больше никого нет? – спросил я.

– Отец пропал без вести под Москвой. Брат погиб недавно под Сталинградом.

Она говорила спокойно, без злобы. Я повернулся к ней.

– Иди сюда, моя девочка. Теперь у тебя есть я.

Эти слова вырвались сами собой. Да, я был влюблен в Лорхен, но не мог ее защитить. Машина войны, запущенная на полные обороты, способна переломать кости не только побежденным, но и победителям тоже.

Она ушла до рассвета. И не сказала – куда. Я не мог остановить ее. Она сказала, перелезая с моей помощью через подоконник:

– Я не могу без тебя. Обязательно увидимся.

Я ждал ее на следующую ночь, прислушиваясь к каждому шороху.

В эти бессонные ночи, полные шорохов, мышиного писка и воя ветра за окном, я вдруг понял, что меня совершенно не волнует тот факт, что наша армия терпит поражение за поражением. Хотя вру, на самом деле он волновал меня – я не хотел расставаться с Лорхен.

Как это обычно случается, я проспал ее появление. Проснулся уже когда стук в окно стал таким отчетливым, что его нельзя было спутать ни с каким другим звуком.

Она стояла в палисаднике. Простоволосая и в легком платье. На ее руках были ссадины и синяки.

– Я убежала. Они посадили меня в чулан. Они все знают.

– Кто? – не понял я.

– Наши, – тихо сказала она. – Вилен говорит, что немецких овчарок нужно вешать. Они собирались повесить меня утром.

– Мы сами их повесим. Ты только скажи: где они?

– Этого я сделать не могу… Она расплакалась на моей груди.

Мы проговорили до рассвета, обсуждая всевозможные варианты ее спасения. Ни один из них не годился. Наконец я сказал:

– Останешься у меня. Запру тебя в спальне. Я всегда ее запираю: там у меня сейф.

И не стал слушать ее возражений.

В тот день город бомбила русская авиация. Мы сидели в подвале штаба, переоборудованном под бомбоубежище. Я беспокоился за Лорхен.

Когда я вернулся домой, она спала, свернувшись калачиком под одеялом. Светлые локоны разметались по подушке.

Мы пили в постели белое вино из того же подвала, доставшегося нам в наследство от чудака-русского – я принес его в двухлитровой банке. Вино оказалось очень крепким, и мы быстро захмелели. Лорхен беззаботно смеялась. От ее улыбки я сходил с ума.

– Знаешь, с чего началась моя любовь к тебе? Ты напомнил мне одного русского киноактера.

– Не хочу быть ничьим отражением.

– Не обижайся. – Она взяла мою руку, поднесла к губам и поцеловала. Потом еще и еще. – Пусть ты немец, враг, а я все равно люблю тебя. – Она помолчала. – Как ты думаешь, теперь русские всегда будут ненавидеть немцев?

– Может, и не всегда, но очень долго, – ответил я. – Мне очень жаль…

Я не закончил фразы. Я еще не знал, чего конкретно мне жаль, – просто вдруг нахлынуло сожаление о том, что тот небольшой отрезок жизни, который я прожил, я прожил не так, как надо.

– Мне тоже, – эхом откликнулась Лорхен. И добавила: – Ведь у меня будет… – Она моментально поправилась: – Я беременна…

Я медленно поднес ее руку к губам. Я видел эту картину со стороны. Я поставил бы под ней подпись: «Без надежды»…

Мы выпили все вино. За окном повалил крупный снег. Мне это напомнило детство, рождественские праздники. Я сказал:

– Ты – моя жена. Другой у меня не будет никогда. На следующий день меня встретил у порога встревоженный Бах.

– Герр Хоффман, к вам в спальню кто-то влез, – сказал он шепотом. – Я видел следы в палисаднике. Я хотел взломать дверь, но не осмелился. Я доложил обо всем герру Шубарту. Он ждет нас в столовой.

Я кинулся туда.

Эрих Шубарт, мой заместитель, толстый флегматичный австриец с лицом вечно чем-то недовольного ребенка, пил чай.

– В чем дело?! – от волнения я сорвался на визг.