Любой ценой

Она не отрываясь глядела на гроб, покрытый планетарным флагом Грейсона и флагом лена Харрингтон. Серебряный жезл, символ службы Клинкскейлса в качестве регента Харрингтон, и вложенный в ножны меч, который он носил в качестве командующего Планетарной Безопасностью до Реставрации Мэйхью, лежали, скрещенные, на флагах, мерцая в потоках света. «Столько лет службы, – подумала Хонор. – Такая способность к росту и изменению. Такая способность давать и такая доброта, скрытые за маской неприветливости и скаредности, которую он так усердно поддерживал. Такая огромная утрата».

Звуки органа взметнулись и застыли и тихое движение обежало собор, когда старомодные механически замки щелкнули и древние резные двери тяжеловесно растворились. На мгновение воцарилась полная тишина, затем орган пробудился волной величественной мощи и многоголосье хора Собора Протектора взорвалось взлетающим песнопением.

Хор Собора повсеместно считался наилучшим хором всей планеты. Для мира, так серьёзно относящегося к своей священной музыке, это значило очень много, однако когда его прославленные голоса взлетели в гимне не скорби, но торжества, хор наглядно продемонстрировал, что по праву заслужил свою репутацию. Поток музыки и хорошо поставленных голосов вливался в душу Хонор величественной волной, которая, казалось, и концентрировала и усиливала вздымающийся вокруг неё ураган чувств, когда процессия двинулась из нефа мимо распятий и курильниц. Духовенство и прислужники блистали богатыми тканями и вышивками. Преподобный Иеремия Салливан, великолепный в расшитых и усеянных драгоценными камнями одеяниях, подобающих его высокому сану, шествовал в центре процессии, тёмно-фиолетовый траурный орарь охватывал его шею подобно провалу темноты.

Процессия неспешно и величественно двигалась сквозь вихрь музыки и солнечного света в величии пылающей ауры веры, которую Хонор желала всем им почувствовать столь же ясно, как чувствовала она. В моменты подобные этому – совсем не похожие на более тихое и самосозерцательное богослужение той церкви, к которой принадлежала она сама – она чувствовала себя ближе всего к сердцу и душе Грейсона. Люди её второй родины были далеки от совершенства, но глубинная мощь их тысячелетней веры давала им силу и цельность, с которыми могли равняться очень немногие из прочих миров.

Процессия достигла алтаря и её участники рассеялись с торжественной точностью прекрасно вышколенной команды. Преподобный Салливан неподвижно стоял перед высоким алтарем, пристально вглядываясь в увитый траурными лентами крест, пока прислужники и помогающие ему священники растекались вокруг него к своим местам. Он стоял так, пока гимн не закончился и звуки органа опять не погасли в тишине, а затем обернулся к переполненному собору, вознес в благословении руки и возвысил голос.

– И Господь его обратился к нему, – произнес он в тишине собора, – Ты был честным и преданным слугой; ты был предан свыше всякой меры и Я возвеличу тебя свыше всякой меры, войди же на радость Господу твоему.

Он ещё постоял, воздев руки, затем опустил их и пристально обозрел переполненные скамьи собора.

– Братья и сёстры, – произнес он спокойно, и всё же ясно слышимым в великолепной акустике собора голосом, – мы собрались сегодня перед лицом Испытующего, Заступника и Утешителя чтобы восславить жизнь Говарда Самсона Джонатана Клинкскейлса, возлюбленного супруга Бетани, Ребекки и Констанции, отца Говарда, Джессики, Марджори, Джона, Анджелы, Барбары и Марианны, служителя Меча, регента лена Харрингтон и всегда и везде преданного слуги Господа нашего. Я прошу вас сейчас присоединиться ко мне в молитве, не для того, чтобы оплакать его кончину, но чтобы отпраздновать победоносное завершение Большого Испытания его жизни, поскольку сегодня он воистину воссоединится в радости с Господом своим.

* * *

При всей своей зрелищности и многовековой традиции литургия Церкви Освобожденного Человечества была необыкновенно проста. Похоронная служба текла ровно и естественно до тех пор, пока после притчи и проповеди не настало время Воспоминаний. На каждых грейсонских похоронах проводились Воспоминания – время предназначенное для того, чтобы каждый из присутствующих мог вспомнить жизнь человека, которого они утратили и чтобы каждый желающий мог разделить свои воспоминания с другими. Никто не был обязан это делать, однако любой желающий имел такое право.

Преподобный Салливан воссел на престол и в соборе снова воцарилась тишина, пока в ложе Протектора не поднялся Бенджамин Мэйхью.