ЛюБоль 2 (СИ)

– Не стану, – сказала я и снова посмотрела на Миру, а потом на людей моего отца, которые даже не склонили голов, когда я вышла на берег. Каждый из них смотрел на меня с яростным презрением. Они все меня люто ненавидели. Так же люто, как когда-то любили. Наверное, в этот момент какая-то часть меня мучительно умерла… Я теперь никто… Но я не поеду в монастырь. Отец Даниил не получит меня никогда!

Глава 12

Данила и Лилия…

Я нашел её на побережье замерзшей реки уже под утро. Сам не понял, что жду, когда вернется, и не могу сосредоточиться на сочном теле своей любовницы, которая изо всех сил старается мне угодить. Она кричала подо мной, пока я вбивался в нее сзади, вдавив голову в шкуры и кусая за затылок до отметин, а потом стояла на коленях и долго пыталась довести меня до оргазма ртом…а я в волосы ее пальцами впивался, вжимая лицом себе в промежность, управляя ею, как марионеткой, а перед глазами сучку вижу с волосами распущенными, как ерзает у меня на коленях, как к груди прикасается пальцами холодными и тонкими. Сайна попыталась ласкать меня руками, и я тут же заломил их ей за спину.

– Без рук! Языком работай, детка, глоткой, глотай поглубже. Руки за спину. Ты же знаешь правила.

Никому из них я не разрешал к себе прикасаться. Стоило только ощутить чьи-то ладони на своем теле или у себя между ног, как накатывала волна паники, от которой я становился невменяемым и мог свернуть своей любовнице шею.

Перед глазами сразу появлялись похотливые рожи тварей, которые насиловали меня каждый день всем, что попадалось им под руку, когда их члены уже не стояли, а пальцы и так побывали во мне и драли плоть на куски. Я тогда не кричал, а только хрипел или выл, кусая губы. В то время я потерял свой голос, который так любил слушать мой отец по вечерам, когда пел для него цыганские баллады.

Бесконечная пытка растянулась на долгие месяцы. Меня передавали от одного клиента к другому, как кусок мяса. Я жил от насилия до насилия с перерывами на похлебку и сон. Продавали за деньги и за кусок хлеба, били и пороли, превращая в покорное животное, но так и не превратили. Не знаю, сколько их во мне перебывало. Я их не считал. Каждый раз, когда за мной приходили и вытаскивали за волосы из каморки, я закрывал глаза и погружался в транс, стараясь отключить все эмоции и выжить. А выжить можно, если не сопротивляться и позволять им делать все, что они хотят. Это всего лишь тело. Мою душу они не смогут тронуть до тех пор, пока я не сломаюсь, а я не доставлю им такого удовольствия. Они даже представления не имели, о чем я думаю, пока они вбивают в меня свои члены и сопят мне в затылок, или выкручивают мне соски, толкаясь в рот своими вонючими отростками. Если бы прочли мои мысли, то содрогнулись бы от суеверного ужаса, потому что я превращался в монстра. С каждым днем я всё больше и больше переставал быть сыном цыганского барона. Мальчиком подростком. Я становился зверем, который рано или поздно будет грызть своих обидчиков на ошмётки. Только ради этого дня я хотел выжить. Только это давало мне силы не сойти с ума.

Я перестал чувствовать вообще, научился отключать сознание и включать только, когда обливался водой и лихорадочно стирал с себя их прикосновения, исторгая содержимое почти пустого желудка на холодный пол своей клетки. Я просто ждал, когда достаточно окрепну и смогу начать убивать каждого из них. Как истинный сын своего гонимого народа, я умел это делать превосходно. Меня растили бесстрашным. И даже несмотря на то, что мое тело пользовали самыми извращенными способами, как последнюю грязную шлюху, я всё равно оставался бесстрашным и злым воином. Отец всегда говорил: «Ты остаешься мужчиной, цыганом, пока не сломлен твой дух. Будь сильным, мой маленький Данила. Ты сын барона Алмазова. Никогда не забывай об этом».

Меня продали Филиппу, жирному лысому сутенеру, который владел дешевым борделем, почти сразу когда привезли в город. Тогда я понятия не имел, куда попал и что это значит, пока не увидела своими глазами, как одну из девчонок всю в крови выволокли зимой во двор, вылили на нее ушат ледяной воды и оставили замерзать на улице. Её наказали за сопротивление клиентам. Нас держали как животных в больших клетках по два-три человека в каждой, парней и девушек разных рас, и продавали каждому, кто приходит как дешевый обед.

Нас никто не жалел, мы слишком мало стоили, чтобы нас жалеть, а тем более, сытно кормить. Мы питались картофельной кожурой, сухим хлебом, гнилым мясом и другими помоями. Купить такую шлюху, как мы можно было на каждом углу за копейки. Нас мог получить любой, кто хотел и имел в кармане пару золкупюр. За каждую провинность – порка, за воровство – порка, за неповиновение – порка. На моем теле иногда живого места не оставалось, что с ним только не делали: и прижигали, и хлестали плеткой, и резали.