Любопытное приключение

— Не думалъ сдлать ничего дурного! Ты выдаешь вооруженіе и положеніе поста и не находишь въ этомъ ничего дурного?

Онъ опустилъ голову и молчалъ.

— Ну, говори же и перестань лгать. Кому предназначалось это письмо?

Теперь онъ началъ выказывать тревогу, но быстро овладлъ собой и возразилъ тономъ глубокой искренности:

— Я скажу вамъ правду, сэръ, всю правду. Письмо это никому не предназначалось. Я написалъ его для собственнаго удовольствія. Я вижу свою ошибку, сознаю всю свою глупость. Но это единственное мое прегршеніе, сэръ, клянусь честью.

— А! Я очень радъ. Такія письма писать опасно. Надюсь ты вполн увренъ, что это единственное написанное тобой письмо?

— Да, сэръ, совершенно увренъ.

Его смлость была изумительна. Онъ сказалъ эту ложь съ такимъ искреннимъ выраженіемъ лица, какъ ни одно существо въ мір. Я подождалъ, пока немного утихнетъ мой гнвъ, и сказалъ:

— Уиклоу, напряги теперь хорошенько свою память и посмотри, не можешь ли ты объяснить мн два-три недоразумнія, о которыхъ я желаю у тебя спросить?

— Я постараюсь, сэръ.

— Такъ начнемъ съ того, кто такое начальникъ?

Я поймалъ его испуганный взглядъ на насъ, но это было все. Черезъ минуту онъ опять сталъ ясенъ, какъ день, и отвтилъ:

— Я не знаю, сэръ.

— Ты не знаешь?

— Не знаю.

— Ты увренъ, что не знаешь?

Онъ попробовалъ посмотрть мн въ глаза, но напряженіе было слишкомъ сильно. Подбородокъ его тихо склонился къ груди, и онъ молчалъ. Такъ онъ стоялъ, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожалніе, несмотря на свои низкіе поступки. Я прервалъ его молчаніе вопросомъ:

— Кто это: „Священный Союзъ?“

Онъ вздрогнулъ всмъ тломъ и сдлалъ руками невольный жестъ, казавшійся мн призывомъ отчаявшагося существа о состраданіи. Но онъ не издалъ ни звука, а продолжалъ стоять такъ, опустивъ голову внизъ. Мы сидли, смотрли на него и ждали отвта, наконецъ, увидли крупныя слезы, катившіяся по его щекамъ, но онъ продолжалъ молчать. Немного погодя я сказалъ: — Ты долженъ отвтить мн, мой мальчикъ, и долженъ сказать правду. Кто такое, Священный Союзъ?

Онъ молча рыдалъ. Я сказалъ нсколько жестче:

— Отвчай же на вопросъ!

Онъ сдержалъ рыданья, стараясь овладть голосомъ, затмъ, смотря на меня умоляющимъ взглядомъ, проговорилъ сквозь слезы:

— О, сжальтесь надо мною, сэръ! Я не могу отвтить, потому что не знаю.

— Какъ!

— Въ самомъ дл, сэръ, я говорю правду. Я никогда до этой минуты ничего не слышалъ о Священномъ Союз. Клянусь честью, сэръ, это такъ.

— Боже правый! Посмотри на свое второе письмо, разв ты не видишь словъ: Священный Союзъ. Что ты теперь скажешь?

Онъ посмотрлъ на меня взглядомъ глубоко обиженнаго человка и сказалъ съ чувствомъ:

— Это какая-то жестокая шутка, сэръ! И какъ они могутъ играть ее со мной! Я всегда старался поступать какъ слдуетъ и никому не длалъ зла. Кто-то поддлался подъ мою руку. Я не писалъ ни строчки изъ всего этого, я никогда въ жизни не видлъ этого письма.

— О, ты, неслыханный лжецъ! Посмотримъ, что ты скажешь на это, — я вытащилъ изъ кармана письмо съ симпатическими чернилами и поднесъ къ его глазамъ.

Онъ поблднлъ, поблднлъ, какъ мертвецъ. Онъ зашатался, хватился рукой объ стну, чтобы не упасть. Черезъ минуту онъ спросилъ, слабымъ, едва слышнымъ голосомъ:

— Вы прочли его?

Наши лица отвтили правду, прежде чмъ языкъ мой усплъ вымолвить лживое „да“, и я увидлъ, какъ въ глазахъ этого мальчика снова появилось мужество. Я ждалъ, что онъ скажетъ что-нибудь, но онъ молчалъ. Наконецъ я спросилъ:

— Ну, что же ты скажешь относительно содержанія этого письма?

Онъ отвтилъ совершенно спокойно:

— Ничего, кром того, что оно совершенно невинно и не можетъ повредить никому.

Я нкоторымъ образомъ былъ теперь прижатъ къ стн, не будучи въ состояніи опровергнуть его заявленія. Я не зналъ хорошенько, какъ мн теперь дйствовать. На выручку мн подоспла мысль, я сказалъ:

— Ты увренъ, что ничего не знаешь о начальник, и Священномъ Союз и не писалъ письма, которое ты называешь поддльнымъ?

— Да, сэръ, совершенно увренъ.

Я медленно вытащилъ узловатую скрученную веревку и поднялъ ее кверху, не говоря ни слова. Онъ равнодушно взглянулъ на нее, затмъ посмотрлъ на меня вопросительно. Мое терпніе жестоко испытывалось, однако, я сдержался и сказалъ своимъ обыкновеннымъ голосомъ: — Уиклоу, ты видишь это?

— Да, сэръ.

— Что это такое?

— Это, кажется, кусокъ веревки.

— Кажется! Это есть кусокъ веревки. Узнаешь ли ты его?

— Нтъ, сэръ, — сказалъ онъ самымъ спокойнымъ тономъ.

Хладнокровіе его было изумительно. Я молчалъ нсколько секундъ, надясь, что это поможетъ произвести большее впечатлніе слдующимъ моимъ словомъ; я всталъ, положилъ руку на его плечо и сказалъ серьезно:

— Это вдь не поможетъ теб, бдный мальчикъ, нисколько не поможетъ. Этотъ „знакъ“ „Начальнику“, эта узловатая веревка найдена въ одномъ изъ ружей на ватеръ-фронт.

— Найдена въ ружь? О, нтъ, нтъ, не говорите, что въ ружь, но въ отверстіи патрона, она должна быть въ патрон! — Онъ упалъ на колни и заломилъ руки, поднявъ лицо, на которое жалко было смотрть, такъ оно было мертвенно, такъ полно дикаго ужаса.

— Нтъ, это было въ ружь.