Любопытство не порок

— Кто он такой, Сергей Иванович? — спросила я, раздумывая, закурить мне или нет. Мое решение зависело от ответа Сергея Ивановича. Фамилия Спиридонов мне ни о чем не говорила.

— Это легенда нашего города, — сказал Кряжимский, — старейший работник Татищевского музея, нашей знаменитой картинной галереи. Тарасов ему обязан тем, что во времена Сталина Спиридонов прятал в запасниках картины эмигрантов из группы «Бубновый валет» и иконы из коллекции купца Рыбникова, во времена Хрущева и Фурцевой он сумел сохранить нам Фалька и Кандинского. Заслуги этого человека очень велики. — Кряжимский, казалось, вошел в некий транс, до того, видно, был потрясен явлением Спиридонова в редакции газеты «Свидетель».

Я со вздохом спрятала пачку «Русского стиля» в ящик стола.

— А его визит как-то связан с выставкой частных коллекций? — уточнила я.

— Вряд ли, — ответил Сергей Иванович, — вряд ли, хотя он и знаком со всеми собирателями, но причина визита у него иная. Мне он отказался ее назвать.

Маринка во время нашего разговора, помогая себе ногой, приотворила дверь кабинета и вышла, унося с собою поднос.

— Ну, хорошо, пригласите его, — сказала я, отодвигая в сторону пухлую пачку документов, лежащую на столе передо мною, — любопытно будет узнать, чем мы обязаны столь достойному гостю.

Кряжимский вышел и вскоре появился вместе со Спиридоновым. Сергей Иванович довел посетителя до стула, стоящего напротив меня, помялся секунду, представил нас друг другу и пробормотал:

— Ну, теперь я вас оставлю, господа.

После чего Кряжимский вышел, бережно прикрыв за собою дверь.

Я поздоровалась и рассмотрела «легенду нашего города», если верить определению Кряжимского, а не верить я не имела никаких оснований.

Спиридонов был высок, лыс, лет семидесяти. Он был в мятом плаще бывшего бежевого цвета. Из-под плаща выглядывал допотопный коричневый галстук. Честно говоря, если бы я заранее не знала, что передо мною сидит заслуженный работник культуры, я бы.., не знаю за кого его приняла, случайно встретив на улице, например.

Я рассматривала Спиридонова, сам же Николай Игнатьевич сидел на стуле сгорбившись, и глаза его были устремлены куда-то в пространство.

Я кашлянула несколько раз. Сначала тихо, потом погромче. Спиридонов казался глубоко погруженным в свои мысли и совершенно не обращал внимания на то, что происходит вокруг него.

Я откинулась в кресле назад и, пошарив в ящике стола, снова достала свою пачку сигарет. Теперь мне уже показалось, что мой посетитель вполне миролюбиво отнесется к тому, что я закурю, к тому же это давало мне неплохой повод привлечь его внимание.

Я выудила сигарету и покатала ее в пальцах.

Вы разрешите? — негромко спросила я.

Что? — Спиридонов словно очнулся и рассеянно посмотрел на меня.

Я показала ему сигарету.

— Спасибо, у меня есть свои, — тихим, каким-то погасшим, что ли, голосом сказал Спиридонов и достал из кармана плаща мятую пачку «Явы» и коробок спичек.

Я подвинула ближе к гостю пепельницу, он закурил и наконец обратил на меня внимание.

— Я много слышал о вас, — сказал он голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, — но не думал, что нам придется когда-либо встретиться…

Он вздохнул и улыбнулся как-то жалко, словно еле сдерживался, чтобы не заплакать.

Я молчала, удивленная его поведением. Спиридонов мне показался удрученным и очень уставшим, и я решила дать ему высказаться не спеша.

— У вас что-то произошло, какие-то неприятности? — спросила я, проникаясь помимо воли симпатией и жалостью к этому странному человеку.

Да, наверное, — ответил он, — в вашу газету так просто ведь не приходят… Я иногда читал, вы пишете… Остро, да… — он снова помолчал и, затянувшись своей «Явой» несколько раз, спросил:

— Я помню, в каком-то вашем номере публиковались письма читателей…

Я кивнула.

— В общем, это наша обычная практика: если письмо нам представляется интересным, мы никогда не откажемся от публикации, — сказала я и замолчала.

Было видно, что Спиридонов словно борется с собой, и во мне тут же поднялось все мое неуемное любопытство, но я сдерживалась. Я четко понимала, что такой человек, как он, не пришел бы к нам с ерундой, и то, что он собирается сказать, может оказаться информационной бомбой.

— Я тоже принес вам письмо, — сказал Спиридонов, — только я хочу, чтобы оно было опубликовано после моей смерти. — Он улыбнулся и прибавил:

— Этого ждать недолго, уверяю вас…

— Николай Игнатьевич! — Я повысила голос:

— Ну что вы такое говорите!

Спиридонов пристально посмотрел на меня.

— У меня есть основания для этого, — сказал он. — Понимаете… — Он замялся и вопросительно взглянул на меня.

— Ольга Юрьевна, — подсказала я.

— Да, Ольга Юрьевна, — повторил он медленно, — я попал в сложную ситуацию, из которой рационального выхода не вижу… Остается искать иррациональный. — Он положил докуренную сигарету в пепельницу и, вздохнув, достал следующую. — И, кажется, я его нашел…

Я вздрогнула.

— Что вы хотите этим сказать? — сразу же упавшим голосом произнесла я. — Уж не собираетесь ли вы…

Спиридонов вздохнул.