Любовь

— Понятно, — Саша одевался быстро, как только мог.

— Подожди. — Она села на кровати. Саша остановился.

— Ты не расстраивайся, ладно? Не расстраивайся.

— Да.

Саша вышел. Он прошел через комнату, где увидел голого Вадима и девушку, и вышел за дверь.

Напротив Машиного подъезда была телефонная будка. Стоя в будке, Саша смотрел на ее окна и набирал номер. Трубку сняла Ревекка Самойловна. Саша молчал.

— Опять эти звонки, — сказала старуха. — Теперь молчат.

— Мама, выдерни шнур, — послышался голос Ирины Евгеньевны. — Я говорю, выдерни.

— Я сама знаю, — сказала Ревекка Самойловна и отключила телефон.

Он укрылся на даче. Жил в доме под открытым небом. Ночью становилось холодно, и тогда Саша в металлическом корыте раскладывал костер. Засыпал он рано, не дождавшись темноты. Спал на полу, завернувшись в старые ватные одеяла. Просыпался еще в темноте и уже не мог заснуть. На рассвете завтракал, раскладывая на газете хлеб и сваренную с вечера картошку. На крыльце пил заваренный до черноты чай.

Позавтракав, он взбирался вверх по стене дома, веревкой поднимал с земли доски и делал крышу. Иногда доски падали, и приходилось повторять все заново. Так проходило время почти до вечера…

С а ш а. Это все равно, что умерла. Села в самолет и умерла. И нет ее.

В а д и м. Да почему умерла? Будет себе жить, там тоже жить можно.

С а ш а. Нет, ты не понимаешь.

В а д и м. Что я не понимаю, что я не понимаю?!

С а ш а. Она навсегда уезжает!

В а д и м. Ну и что теперь делать? Между нами, я иногда думаю, в какой Израиль мне свою отправить?..

Вечером он шел купаться. Майская вода была холодная, темная, застывшая. Потом спал…

Однажды во время работы он увидел Машу. С сумкой в руках она шла по шоссе, оглядывая садовые участки. У дома с недостроенной крышей она остановилась. Сверху Саша следил за ней.

Она прошла через калитку, заглянула в дом. Никого. Прошла вовнутрь. Саша наблюдал за ней.

Маша поставила на пол сумку и принялась разгружать ее, вынимая пакеты, бутылки кефира и еще что–то. Посмотрела наверх. Он отпрянул, и сразу стали слышны шаги по крыше, застучал молоток. Саша работал. Она вымела из дома грязь. Постелила разбросанные одеяла. В угол сложила гору инструментов. До вечера они не сказали друг другу ни слова. Саша спустился в дом, когда крыша была готова. Молча, сидя напротив друг друга, ужинали.

В сумерках шли к пруду. Раздевшись до трусов, Саша бросился в воду и поплыл. Краем глаза он видел, что Маша раздевается в стороне. Вскоре она догнала его и поплыла рядом. У противоположного берега остановились. Они стояли по грудь в воде, и только сейчас Саша заметил, что она без купальника. Она обняла его за шею и поцеловала…

…Голые, они лежали на прибрежной траве. Она положила голову ему на плечо, и он, прижимая ее к себе, смотрел в небо, обалдевший от счастья. И вдруг рассмеялся на весь лес смехом, понятным только ему.

На полу стояла керосиновая лампа, мотылек кружился вокруг нее. Завернутые в одеяла, они сидели рядом, соприкасаясь плечами. Маша рассказывала:

— …Отец пахал на него, тянул проект, а начальник этот, который ничего в проекте не смыслил, вначале ездил по заграницам, а потом получил госпремию. То есть не он один, там целая группа, отец еще долго был в списке представленных, а потом его выкинули. Он был так потрясен, убит… Вот тогда он решил, что уедет. Раньше у нас и разговоров об этом не было. Он нас с матерью долго уговаривал, мы всё сомневались. И вдруг однажды проснулись и решили ехать. Мне было тогда пятнадцать лет. Я помню, была зима, я вышла на улицу. Был серый угрюмый день, и вдруг я увидела: идет серая угрюмая толпа в сером угрюмом городе… В школе был какой–то очередной смотр строя для чего–то там, и надо было маршировать с песней, и я поняла, что меня тошнит от всего этого… И эта училка, такая, знаешь, с узенькими глазками, которая вечно ко мне придиралась. Понимаешь, именно ко мне… — Она замолчала, глядя на огонь. — У бабушки сестра в Израиле, она прислала вызов. Я тогда пошла в школу и все им сказала. Мне казалось, что все, я уже не здесь. Ты бы слышал, что они говорили на этом собрании! Некоторые перестали со мной здороваться… В общем, я ушла из девятого класса. Видишь, я даже школу не закончила! — Маша рассмеялась. — Потом начался развал. Маму попросили с работы — за пятнадцать минут выгнали. Но не в этом дело. Главное, что мы получили отказ, ты понимаешь? «Ваш выезд считается нецелесообразным…» Мама ходила в ОВИР, они ей ничего не хотели объяснять, а потом выяснилось, что папочка когда–то в институте, двадцать лет назад, имел какой–то допуск…

— Тогда все ясно, — сказал Саша. — У него секретность.

— Какая секретность? Там срок пять лет. Это повод, обычный повод. А дальше началось самое интересное. Папу на работе вызвал тот самый начальничек и объяснил, что если он заберет заявление и покается, его простят и оставят на прежнем месте. Всего–то: побить себя в грудь, попросить прощения у коллектива, и так и быть — ему разрешат и дальше пахать на этого дебила только потому, что он русский и партийный… — Она замолчала.