Любовь

Однако случай тот был воспоминанием не о реальном событии, а об очень правдоподобном сне, привидевшемся ей, когда она лежала в больнице под наркозом, хотя теперь она верила, что такое было на самом деле. В больнице она могла вызвать переполох самым простым действием — например, проглотив обручальное кольцо; она поняла, насколько необычна, а потому приобрела ощущение аристократической привилегированности, а с ним — и аристократическое презрение, поскольку все вокруг намекало и нашептывало ей, что ее фантазии могут лепить реальный мир. Листая в холле клиники журналы «Нэшнл джиогрэфик», она наткнулась на фотографии длиннорогих волов, потому и решила поставить на Ли тавро, как метили скот на Диком Западе, — просто проверить свою оккультную силу.

Полностью забросив рисование, она странным образом, кажется, отрешилась от былой апатии. Сначала с каким-то отвлеченным своеволием принялась целыми днями бродить по улицам; затем однажды нашла то, что искала: объявление в витрине мануфактурной лавки — требуется ассистент. Она зашла, и ее сразу же приняли. Поначалу Ли считал это добрым знаком. Но оказалось, что это начало того периода, когда она подражала Баззу, устраиваясь на такие временные работы, которые бы ее не напрягали.

Она хаотически меняла одну неквалифицированную, бессмысленную должность на другую: иногда нанималась официанткой, иногда паковала печенье на фабрике, а потом уходила в какую-нибудь закусочную или универмаг. Казалось, ей хочется попробовать себя во всем. Она зарабатывала немного денег, но поскольку давно перестала себе что-либо покупать, тратить их было не на что. Банкноты, стянутые резинкой, она держала в жестяной банке из-под «Оксо» на каминной полке в спальне, а на мелочь покупала шоколадки, пирожные, сладкие булочки и другие необязательные сладости, которые сразу же и съедала, точно ей двенадцать лет и деньги выданы на карманные расходы. Ли и в голову не приходило забираться в ее копилку. Едва она засовывала деньги в банку, они запросто могли превращаться в сухие листики.

Но первый оптимизм у него улетучился, когда Ли увидел, что она не сближается с обычным миром, не смешивается с ним; скорее, у нее лишь усиливалось осознание собственной инаковости, чем она и гордилась. Ли научился относиться с усталой снисходительностью к ее порханию с одной работы на другую, хотя, как и раньше, тревожился за нее, ибо вдобавок не имел ни малейшего понятия, что в таких новых обстоятельствах она может выкинуть. А в Аннабель зарождалась небывалая ясность. Прежде она никогда не испытывала оживления, но теперь чувствовала, как что-то в ней начинает шевелиться. Ей казалось, что ранее скрытые силуэты, так давно грозившие ей, скидывают свои двусмысленные оболочки и являют ей не четкие тени ужаса, которые она под ними издавна подозревала, а мягкие, неопределенные сердцевины. Мир лущился сам по себе, или это она лущила его, а под коркой шипастой брони оказывалось пластилиновое ядрышко, безвольно просившее придать ему какую-нибудь форму. Окончательно убедившись, что это так, Аннабель нарисовала последний портрет Ли — в виде единорога со спиленным рогом. Чем-чем, а зашифрованностью образы ее не отличались. После этого все альбомы были заброшены.

Ей очень хотелось поделиться своими открытиями с Баззом, но разыскивать его она не торопилась. Ее новая теория магических предчувствий уверяла ее, что, когда придет время, он появится сам. Она догадывалась, что грядет новый порядок вещей, при котором она сама будет активной силой, а не игрушкой ветров; уже не околдованная, она сама стала колдуньей.

Ли ничего не знал об истоках этой уверенности, столь же чуждой ему, как и ее былые страхи.

Она словно преисполнилась решимости обитать отныне лишь в самых нелепых местах, и безучастная мирская карьера привела ее трудиться в местный танцевальный зал — одно из множества типовых провинциальных заведений. На рабочем месте она надевала облегающее платье из розового, желтого и белого набивного хлопка с разрезом до бедра слева, а в волосы закалывала букетик розовых и желтых искусственных цветов. Управляющий на глазок подобрал ей платье из кипы одинаковых костюмов, сваленных в затхлом чулане, — ткань пахла древностью, и тепло ее тела разбудило застарелую вонь пота; такое платье никак не могло быть ее собственным, и когда она посмотрела на себя в зеркале раздевалки, то в самом деле увидела незнакомку. Когда ей было тринадцать, она целый год умудрялась не смотреться в зеркало, боясь увидеть там совершенно чужое лицо, но в этот раз если ее и охватил мимолетный ужас, то он скорее был воспоминанием о том старом кошмаре, нежели подозрением, что кошмар может вернуться; и она вздрогнула от возбуждения при виде этой незнакомки в вульгарном и причудливом наряде, которая робко, едва заметно улыбнулась ей, сама представ в таком ложном свете. Выглядела незнакомка не сказать чтобы совсем не очаровательно.