Любовь

Любящие общаются своими ожиданиями. Однако каждый мужчина и каждая женщина знают, что этот процесс согласования ожиданий является весьма сомнительным и ненадежным. Он предрасполагает к обману. Ожидания легко могут быть обмануты. Я могу заблуждаться, ожидая от любимого каких-то определенных ожиданий, так как они могут оказаться иными. Мои «ожидания ожиданий» могут, конечно, стабилизировать отношения, но сами они ни в коем случае не являются стабильными. Как нарочно, самый хрупкий из всех кодексов — и в этом состоит парадокс любви — должен по необходимости считаться мерой стабильности.

Любовь осложняется еще и тем, что любящий преображает предмет своей любви. Образ, в котором предстает другой человек, преображается и изменяется любовью настолько, что любящий лишается способности «нормально» видеть любимого. Это есть неотъемлемое качество любви: любящий видит улыбку, но не видит выпавшего зуба. Неподражаемо трезвый Луман описывает это так: «Внешность теряется, внутреннее напряжение обостряется (в смысле: усиливается). Стабильность теперь обеспечивается исключительно внутренними ресурсами личности» (95).

Такая жесткость и стабильность правил игры — серьезнейший вызов при одновременной текучести и хрупкости чувства, это сочетание делает любовь странной и невероятной формой общения. Таким образом, любовь является совершенно нормальной невероятностью, «обретением собственного счастья в счастье другого» (96).

Любовь становится мне очень дорога, поскольку я знаю, что она невероятна. Любовь постоянно находится под угрозой хотя бы потому, что я «сознаю проблему сохранения невероятного» (97). Когда я забочусь о партнере, то делаю это «из любви». Из любви я делаю такие вещи, которых в противном случае не делал бы никогда. Я смотрю фильмы, которые никогда не стал бы смотреть один. Я зачарованно выслушиваю мысли, которые никогда бы меня не заинтересовали в другом человеке. Все это я делаю ради любимого человека и ради нашей любви. Как бы ни ругался по этому поводу Гильберт Райл, но для любящего человека его любовь существует в действительности, как существуют дети или домашние животные: это то, что заботит человека и о чем он заботится.

Известный парадокс всей этой истории заключается в том, что я могу избаловать любовь, как могу избаловать ребенка или щенка. Чем больше оберегаю я любовь от всяческого риска, тем больше опасность потерять напряжение чувств, так необходимое любви. Прибегая к терминологии Лумана, можно сказать: «Чем больше может быть любящий уверен в том, что его ожидание стабильности исполнено, тем менее напряженными становятся любовные отношения — как в хорошем, так и в плохом смысле». Совершенные и четко определенные ожидания ожиданий надежны, но теряют свою остроту: они исключают невероятность, составляющую всю прелесть любви. Романтическая идея любви как единства чувства, сексуального вожделения и добродетели является, по Луману, чрезмерно требовательной. Обнаружить смысл в мире другого человека — пусть даже на время — это уже и так слишком много.

Но довольно о вкладе Лумана в теорию любви. Преимущества этого взгляда очевидны: только тот, кто понимает смысл и правила тонко отрегулированной игры в ожидания ожиданий, видит, что, собственно, происходит в любовных отношениях: происходит стабилизация внутреннего мира, которой бы не произошло без любви. Тем не менее в теории Лумана есть и слабые места. Эти недостатки касаются вещей, которые в его теории по умолчанию проскальзывают в ячейки сети. Фразу «любовь не есть чувство» может написать только тот, кто изначально не интересуется психическими свойствами области чувств. Для социолога такой ограниченный и недостаточный подход является вполне оправданным. Но он не оправдан по отношению к самому предмету исследования, к любви. Интересно, что Луман вообще не касается вопроса безответной любви, несчастливой влюбленности, неудовлетворенного желания. Любовные отношения у Лумана — это всегда обоюдные ожидания ожиданий. Коротко говоря, для социолога существуют только прочные любовные отношения — брак и совместная жизнь, ибо только они образуют интересную с точки зрения социологии «систему» под названием «интимность».