Любовь

Но не только консерваторы и клерикалы обрушиваются на новую любовь индивидов, ищущих максимальной самореализации. Американский философ Гарри Франкфурт из Принстонского университета обнаруживает, например, такое же недовольство, как и Галимбер-ти. Франкфурту тоже видится любовь без эгоизма, без направленности на собственную личность, без корыстных намерений. Франкфурт дает поистине исключительное определение любви: «Любовь — это прежде всего незаинтересованная забота о существовании того, кого любишь, забота о том, что для него хорошо. Любящий желает, чтобы любимый преуспевал во всем и ни в чем не чувствовал ущерба. Любящий не должен добиваться каких-то других целей за счет любимого. Для любящего важна только и исключительно сама по себе ситуация, в которой находится любимый, независимо от того, как эта ситуация связана с другими вещами» (100).

Такая любовь, какую рисует нам Франкфурт, возможна, пожалуй, между родителями и детьми. Но уважаемый принстонский профессор и сам сомневается, что такой прототип любви годится для половой любви. Для решения проблемы Франкфурт предлагает артистический кульбит. Если его определение не годится для любви между мужчиной и женщиной, то и отношения, которые развертываются между ними под видом романтической любви, в действительности тоже не любовь: «Прежде всего отношения, которые по своей сути являются романтическими или половыми, не являются, по моему употреблению терминов, аутентичной или объясняющей парадигмой любви. Отношения такого рода, как правило, связаны с целым рядом раздражающих элементов, которые не соответствуют сущностной природе любви как свободной от личной заинтересованности заботы; эти отношения настолько запутанны, что вообще трудно понять, что при них происходит» (101).

Так проблема, конечно, решается сразу! Если кого-то раздражает то, что происходит между мужчиной и женщиной, то надо просто и без затей сказать, что это не относится к «сущностной природе любви». Однако эта «сущностная природа» есть лишь персональное убеждение мистера Франкфурта. То, что любовь фактически должна быть «тождеством отдачи и личного интереса», милая идея, очень близкая идеалу ранних романтиков. Однако в реальной любви случается пламенная страсть, которая ничего не знает о таком тождестве. Все обстоит не так, что «видимость конфликта между преследованием собственных интересов и самоотверженной отдачей рассеивается в столкновении с интересами другого, и тогда мы видим, что интересы любящего человека служат исключительно его самоотверженности» (102).

Не надо быть последователем жуткой теории эгоизма Майкла Гизелина («Поскреби альтруиста, и из царапины потечет лицемерие»), чтобы понять, что тождество отдачи и собственного интереса в теории Франкфурта не может быть ни нормой, ни длительным состоянием в любовных отношениях. В счастливые моменты такое может случаться, но не изо дня вдень и не в регулярно повторяющихся ситуациях. Реальная проблема половых любовных отношений, напротив, заключается в том, что напряжение между эгоизмом и самоотдачей невозможно устранить, его надо выдержать. Вероятно, это именно то, что придает любви свойство натянутой струны.

Большая часть разводов в современном обществе обусловлена как раз разрывом между эгоистическими интересами и самоотдачей. Вечное колебание между тем и другим вместо устойчивого слияния. Современная романтика не является больше безусловным и длительным слиянием личного и чужого интереса, скорее она — непрекращающееся приключение, волнующий поиск (нового) понимания.

Нелегко удовлетвориться таким положением. Может быть, именно по этой причине так склонны к преувеличениям критики идеи эгоистической самореализации в любви. Они пугают нас бумажным тигром, если полагают, что современный человек ищет смысл жизни исключительно в любви. Галимберти, например, пишет: «Противовесом реалий общества, в котором никто не может позволить себе роскоши быть самим собой, потому что целиком и полностью зависит от аппарата власти и руководства и воспринимает отчужденность жизни, может стать только любовь как убежище для подавленного рассудка» (103).