Любовь

В ошеломлении они пытались представить себе что-нибудь из того, на что она не колеблясь пустится, невзирая на опасность. И свой домик для игр они назвали ее именем. «Вилла Каллистия». С тех пор, когда они хотели что-либо одобрить или восхититься смелой, хитроумной и рискованной выходкой, они, подражая тону того мужчины, восклицали: «Эй, Каллистия!»

«Эй, Каллистия!» – это был чуть ли не самый секретный их клич, то есть второй по секретности после шифрованного языка, который они называли «идагей». Идагей служил для употребления самого тайного, чтобы сплетничать или подшучивать над взрослыми. В междоусобице он был использован всего раз в жизни.

«Ы-тидагей а-ридагей ы-бидагей я-нидагей! Н-оида-гей у-кидагей ил-пидагей е-тидагей я-бидагей а-зидагей о-гидагей о-дидагей у-видагей а-юидагей ен-ридагей у-дидагей о-дидагей а-мидагей и орт-тидагей!»

А-ридагей ы-бидагей я-нидагей. Это ты больно тогда ударила, Кристина. Назвав меня рабыней. Очень больно.

Я и метила, чтоб побольнее. Думала, вот сейчас умру.

Бедные мы, бедные.

А он-то, черт побери, о чем думал?

Ты меня спрашиваешь?

Когда он умер, я сказала себе: победа! И тут же связалась с точно таким же, как он. Старым самовлюбленным бабником.

Ты ведь могла остаться, да и жить здесь, если тебе это было так важно. А женщин у него было столько, что я сбилась со счета.

Переживала?

Конечно.

А Л. знала, что происходит на яхте?

Скорее всего.

Да, все хотела тебя спросить: как она умерла?

Догадайся с трех раз. Прямо за стряпней.

Цыплят жарила?

Н-ну, почти что. Тушила свиные отбивные.

А где?

У Масейо. Упала замертво у плиты.

После похорон так и не вернулась?

Нет. Я думала, ты приедешь, сходишь за ней. Мэй тебе разве не написала?

Написала, но я тогда билась головой об стенку из-за одного прохвоста; жила, правда, при этом в сказочной квартирке.

Это ты о том докторе?

Да, о Кении Рио.

Очередной обмен?

Да ну… Чистой воды купля-продажа. Купил меня, как бутылку джина. А выпивки, стоит только до кондиции дойти, ты ж понимаешь, требуется покупать все больше и больше. Я уж и так целых три года продержалась. Этакая мисс Катти Сарк [62].

Ты не была ничьей выпивкой.

Так же как и ты.

Кем же тогда я была?

Просто девчонкой. Которая пыталась отыскать место, куда не ведет ни одна улица.

Вот и Л. так говаривала.

Господи, как я по ней скучаю!

Я тоже. Вспоминаю все время.

Могли ведь жить себе припеваючи рука об руку, вместо того чтобы везде искать Великого Папочку.

Тут и искать нечего. Он был везде. И нигде в то же время.

Мы что, его выдумали?

Он сам себя выдумал.

Но и без нашей помощи не обошлось.

Да уж, конечно. Сам черт только мог его выдумать.

Видимо, он и выдумал.

Эй, Каллистия!

Даже на языке идагей они никогда не делились друг с дружкой неким секретом, постыдным вдвойне. Каждая думала, что изъян кроется в ней одной. Теперь, сидя на полу и пытаясь презрение и твердость противопоставить измене тела, когда терять стало и нечего, и, наоборот, нависла самая жестокая потеря, та фраза из детства вновь ввергла их во времена, когда не существовало даже невинности, ибо не был придуман ад.

Опять тысяча девятьсот сороковой год. Они одни, вместе идут играть на пляж Л. приготовила им корзинку с завтраком; как обычно, они съедят его в тени и уединении своей «Виллы Каллистии» – перевернутого баркаса, брошенного в прибрежной траве. Они не только дали ему имя, но все внутри вычистили и обустроили. Притащили туда одеяло, из принесенных морем деревяшек соорудили стол, на который поставили две треснутые тарелки и продукты «на всякий пожарный»: консервированные персики, сардины, банку яблочного желе, ореховую пасту и печенье. Обе в купальниках. На Гиде один из купальников Кристины – синий с белыми кантиками. Кристина в желтом с короткой маечкой – топиком, как это теперь называют. Волосы у обеих заплетены в четыре косички, так что прически у них одинаковые, только у Кристины косички гладкие, а у Гиды нет. Уже почти перешли лужайку, когда выяснилось, что они забыли джеки. Гида вызвалась сбегать, а Кристина пока посидит в беседке, посторожит еду.

Со служебного входа Гида вбегает в отель и, вкусно чавкая жевательной резинкой, мчит по черной лестнице вверх, вся в радостном предвкушении пикника. Из бара доносится музыка, да такая чудесная и ритмичная, что в коридоре Гида начинает пританцовывать в такт, виляя бедрами. Вдруг натыкается на деда своей подружки. Тот молча смотрит. Она в смущении – вдруг он видел, как она крутила попой? – да и без того она в благоговейном ужасе. Это же он, этот представительный гигант, владеет всем отелем, и все его боятся. Гида останавливается, не в силах ни пошевелиться, ни принести извинения.

Вдруг заговорил:

– И где же это пожар?

Она не отвечает. Язык увяз в жевательной резинке. Он опять:

– Ты дочка Джонсона?

Упоминание отца срабатывает, язык развязывается:

– Да, сэр. Он кивает.

– Как тебя звать?

– Гида, сэр. – Потом, подумав: – Гид-де-Найт [63].

Он улыбается:

– Мне это было бы и впрямь нелишне.

– Чего-чего?

– Да ничего, это я так.