Любовь

Коля вдохнул ночного прохладного воздуха, постоял немного у входа в общежитие, и, оглядевшись и не увидев ни единой фигуры или тени, пошел направо, к остановке.

Была у Лапшенникова такая блажь: напившись, сесть на скамейку у остановки и плакать горькими слезами по загубленной спокойной жизни в своем далеком захолустном городке. Коля, однажды наблюдавший эту сцену, про себя поражался Лапшенникову. В его плаче не было ни чуть фальши; он искренне горевал по родине, где ему явно было хорошо, покойно, даже счастливо, наверное. Зачем же он в своем не самом юном уже возрасте променял все это на суету большого города, общежития, набитого полупьяными, пьяными и собиравшимися выпить студентами? Что ему в институте, который он вполне мог закончить заочно, если так уж хотелось?

Этого Коля не понимал. Тем не менее кроме Лапшенникова мог перечислить с десяток таких же как он. Их тянуло в Москву как магнитом, многие оставляли дома семьи, работу, а потом тосковали и скучали, потерявшиеся в людском круговороте, никому не нужные, не востребованные.

Портнов объяснял Коле так: человеку свойственно стремиться к еще непознанному. Это – аксиома. Одно из ее составляющих – желание перемен. Вот почему срываются с насиженного места люди, не только юные, но и взрослые. Конечно, не все. Большинство продолжает жить как прежде, глуша в себе инстинкт движения вперед и перемены мест. Но некоторые… Творческие личности, говорил Портнов, пусть даже не обладающие талантами, и есть эти самые некоторые. В них инстинкты развиты куда сильнее, чем у прочих. Да, плачут, не находят себя, теряются, и все равно желают изведать другую жизнь, хоть это и дается им дорогой ценой.

Коле было всего девятнадцать лет, рассудком он не понимал пока теории Портнова, но зато умел почувствовать истину. А в отношении Лапшенникова просто признавал – все возможно. Лапшенников – талант, ему, как считал Коля, позволено многое. Вот что тут делает…

Что тут делает Чертков?

Коля насторожился. Навстречу ему, втянув голову в плечи то ли от холода, то ли по иной причине, ежесекундно оглядываясь, быстро шел Чертков, прозаик с Портновского курса. Ему было около сорока, и именно о нем подумал Коля мгновение назад, когда размышлял о неисповедимых путях человека.

– Женя! – окликнул его Коля.

Чертков вздрогнул, остановился. Только сейчас он заметил Колю, который шел в черной тени толстых деревьев.

– Это ты, Коля? – неуверенно проговорил он, вытягивая шею и всматриваясь в темноту.

– Я.

Чертков приблизился. Вид его был столь жалок и в то же время подозрителен, что Колин взгляд сам собою стал строгим.

– А… Ты куда так поздно? – спросил Чертков.

– Лапшенникова ищу. Не встречал?

– Нет, откуда же…

Не вынимая рук из карманов, Коля взирал на Черткова сверху вниз и молчал – он ему не верил. Услышав фамилию Лапшенников, Чертков как-то странно отвел глаза и даже хихикнул, что вообще в данных обстоятельствах было неуместно.

– Женя, – тихо, ласково сказал Коля. – Где Лапшенников?

– Не знаю.

– А если я сейчас убью тебя?

Отступив на два шага, Чертков помотал головой и застонал.

От дурного предчувствия Колино сердце дрогнуло. Он уже вынул руку из кармана, чтобы ударить Черткова – несильно, для острастки только – и снова задать вопрос о Лапшенникове, как тут Чертков решился.

– Он там, там, – быстро заговорил он. – Я его видел. Он лежит у дороги. Но не ходи туда, Коля. Лучше милицию вызвать.

– Что с ним?

– Да не знаю же! Я увидел его издалека, узнал по пальто, подошел и успел только наклониться над ним… Меня пнули сзади, я отлетел, потом побежал… Они смеялись. Но они не гнались за мной.

Коля обошел его и зашагал вперед. Он был зол, но не на Черткова, который просто струсил, и это Коля мог понять. Он был зол на Портнова, который наверняка вместо серьезных поисков Лапшенникова пошел в рабочее общежитие, где торговали дешевой водкой, и там просидел все это время. Пил или не пил – не имеет значения. Значение имеет лишь то, что он не почувствовал ситуации и не произвел необходимых действий.

«Не произвел необходимых действий, гад», – вот все, что крутилось в голове у Коли, когда он шел спасать Лапшенникова. Он ни на миг не подумал о таинственных личностях, так напугавших Черткова. Сейчас для него существовало три мира – его личный, Лапшенниковский и Портновский. И уже заметив темно-желтое пятно у дороги – явно беднягу Лапшенникова, – решил, что с Портновым нужно будет побеседовать на эту тему, а потом простить, потому что, в сущности, Андрею совсем несвойственно бросать человека в беде. И если уж так случилось, то по одной простой причине – слишком был погружен в себя. Бывает. И с Колей могло быть.

* * *

Самое главное, что Лапшенников был жив. Он лежал без движения, лицо разбито, пальто заляпано грязью. Водкой от него несло за несколько шагов. Но он был жив.