Я прекрасно понимал, о чем говорит Влад. Я четко осознавал, что нарушаю все мыслимые законы криминального мира, но я смотрел на Влада и не видел, перед глазами уже стояла картина как эти трое насилуют мою жену…
В подвале было прохладно и пахло сыростью. Возле стены, на коленях стояли те трое с разбитыми лицами, а вокруг них, не шелохнувшись, с пушками стояли мои архаровцы. Я подошел к одному из моих ребят вытащил пистолет и выстрелил в голову первому. Навел курок на второго.
— Сука ты, Синица. Мы всего лишь выполняли твой приказ… — договорить он не успел. Я навел курок на третьего и собирался отправить его к дружкам, как вдруг он сказал:
— Синица, ты чего творишь?! Ты хоть понимаешь, что после этого тебе не жить?
— Понимаю, — бесстрастно ответил я.
— Ты слишком поздно пришел тогда, Синица. Мы ничего не могли изменить. Мы выполняли твой приказ.
— Это ничего не меняет. Я убью тебя так же, как и твоих дружков, независимо от того прав я или нет. Ты тронул мою жену. Да я отдавал приказ, и я же его отменил, а ты со своими дружками промолчал, не сказал, что уже нечего отменять.
В ответ, когда парень понял, что ему все равно не жить, я увидел хищный оскал.
— Ты знаешь, а приятно было трахать твою жену, она такая же потаскуха, как и все остальные.
Я не помню, что было дальше. Потеря памяти, помутнение, а вернее зверь вышел на охоту. Наверное, не нужно лгать самому себе. Я был таким всегда — жестоким через чур, хладнокровным. Именно это дало мне шанс выжить и подняться, сколотить свою собственную бригаду.
Когда я очнулся, мои руки были в крови, и, бросив мутный взгляд на окружавших меня моих парней, я прочитал явный ужас на их лицах. Я убил его голыми руками, без пистолета, без ножа, вырвав ему кадык. Что ж, ничего другого я не ожидал, я монстр. Чудовище. А она тот лучик света, ради которого стоит жить, ради которого я способен убить без сожаления.
Дорога обратно заняла еще полтора дня. Я думал, что их смерть принесет мне облегчение, но я ошибался. Я ненавидел себя за это. Я ненавидел того зверя внутри меня. Я не хотел таким быть. Но я снова обманываю самого себя. Ведь это я убивал, своими руками. Сизов, потом эти трое. И если убийство Сизова я мог оправдать в своих глазах, как необходимость, чтобы защитить свою семью, то убийство тех троих не имело оправданий. Я понимал, я не был глуп или слеп, чтобы не видеть того, что прежде чем квитаться с ними, мне нужно было расквитаться с самим собой.
Был уже поздний вечер, когда я подъехал к дому бабки Тамары. Я тщательно следил за тем, чтобы не привести за собой слежку, хотя и не питал иллюзий — меня накажут за то зверство, что я учинил в подвале. Но сейчас мне нужно думать о ее безопасности. Она должна остаться в живых при любых обстоятельствах. Зайдя в дом, я увидел встревоженное лицо бабки Тамары.
— Ну, наконец-то! А то я уж не знаю, что и думать!
Я сразу понял, что ее переживания не имеют никакого отношения ко мне. Лена…
— Она так и не вставала, с тех пор как ты уехал! Просыпается, полежит минут десять и снова спит. Это не мои травы, Антон! — такой взволнованной я видел ее впервые. — Я не знаю, что с ней происходит, а я видела многих больных. Она не больна, тут что-то другое… — она бессильно опустила руки.
Не видя больше ничего вокруг, я ворвался в комнату Лены. Она лежала на кровати и смотрела в одну точку, и только когда я тихо позвал ее, она обратила на меня внимание.
— Ты плохо выглядишь, — сказала она бесцветным голосом.
Как еще я мог выглядеть, когда вся моя жизнь беспроглядная тьма, и одно единственное солнышко, которое есть в моей жизни, собирается уйти от меня! Мне казалось, что я мог свыкнуться с болью в своей жизни, но на деле это оказалось не так.
Ты можешь смириться с болью, если есть хотя бы какая-нибудь надежда на лучшее. Когда надежда умирает, ты умираешь вместе с ней. Моя надежда уже билась в предсмертной агонии.
— Я просто вымотался, — ответил я ей. — А ты как?
Она побледнела, очень сильно и что-то проскользнуло в ее глазах…Страх? Мне стало еще больнее, хотя куда больше? Она боится меня?
— Я в норме, — пробормотала она и отвела свой взгляд от меня.
— Лен, что происходит? Ты сама пригласила меня к себе в постель, а теперь боишься меня? Гонишь? — захлебнулся собственным воздухом, судорожно вздохнул. Где мое хваленое хладнокровие, когда оно так необходимо?
— В общем, так, — ее голос стал жестким, — Уезжай! Я не хочу тебя видеть, я не хочу тебя слышать.
— Сдурела что ли? — я ошалело смотрел на нее.
— Не хочешь уезжать? Тогда уеду я! — и она решительно поднялась с кровати, покачнулась и, в следующий момент я еле успел ее поймать.
— Слишком много сплю…Черт! — на глазах ее были слезы, но она, упрямо поджав губы, не проронила ни одной слезинки. — Да, отпусти ты меня!
Я дал ей вырваться, и она обессилено рухнула на диван. Я даже не мог злиться на нее, что-то произошло за то время, пока меня не было. Я оставил ее одну зализывать свои раны, а обещал быть рядом. Что она надумала в одиночестве?