Вначале они шли по жизни, неуклюже спотыкаясь, но постепенно научились доверять друг другу, и она искренне считала, что любовь пускала ростки. Наверное, не та любовь, что с накалом страстей, про которую она читала в книжках и смотрела в кино, а скорее тихое и надежное совокупление. Брюс и в сексе был верен самому себе: действовал в соответствии с тщательно разработанной программой. Всегда в постели, всегда вечером и всегда по предсказуемому сценарию, который начинался с нескольких быстрых глубоких поцелуев. За этим шла последовательность синхронных касаний; соединение, ее учащенные вдохи-выдохи и периодические утробные звуки от него; потом освобождение. Даже звуковой фон порномузыки не сделал бы все это более захватывающим.
Но у них были прочное взаимное уважение и забота друг о друге, которая, наверное, выдержала бы испытание временем. Однако их лишили возможности проверить эту теорию. Брюс просто зачах и умер на глазах у Холли, согласившись уход принять от нее и ни от кого больше. И до самой смерти она не простит себе, что в конце его жизни она возмущалась Брюсом Бреннаном. Возмущалась потому, что он, убедив ее, что пока они есть друг у друга, им никто другой нужен не будет, покинул ее, оставив еще в большем одиночестве, чем то, в котором она жила до встречи с ним. Она возмущалась из-за того, что он заставил ее взять на себя роль сиделки с сопровождавшими ее непрестанным сумбуром и душевной болью. Из-за того, что он так надолго замешкался на грани смерти уже после того, как перестал ее узнавать, оставив одну и полностью погрузившись в туман от утвержденной хосписом за несколько недель до этого капельницы с морфием. Она начала его винить. В том, что его болезнь вызвала то самое, от чего она убежала: необходимость ухода, смерть и потом еще уборку. Хуже этого было лишь чувство вины за собственное возмущение после его ухода.
Внутренняя борьба чувства скорби с чувством вины бушевала в ней все последующие месяцы, не давая смириться ни с одним из них. Таинственное присутствие в доме, которое мешало ей его продать, было призраком, изможденным и знающим все о ее внутренней борьбе, напоминающим, как она его подвела. Дух отказывался помогать ей, потому что знал правду.
Логан назвал ее удивительной в ту ночь, когда пришел к ней и спас от пищевой комы. Холли размышляла, насколько удивительной посчитал бы ее Логан Монтгомери, знай он голые факты. Скорее всего, он сказал бы ей, что она окончательно расплатилась за то, что дала согласие выйти замуж под ложным предлогом, и позже, перед самом смертью, лишила мужа эмоциональной поддержки. И был бы прав. Карма укусила ее за большой и толстый зад. Проглотив подступившие слезы жалости к самой себе, она встряхнулась и пересекла парковку стадиона «Кингс».
Увидев его, она замедлила шаг, чтобы воспользоваться минутой и понаблюдать за ним наедине и издалека. На Логане были джинсовые шорты со множеством карманов и белоснежный худи, под которым, как она предположила, была футболка «Кингс», ансамбль дополняли идеальной чистоты белые кроссовки. Бейсболку, конечно, он не надел: еще чего, волосы взъерошишь – неслыханно. В целом он больше напоминал модель фирмы «Abercrombie and Fitch», чем явившегося на бейсбол зрителя.
Он стоял на пешеходной дорожке, между делом возился с мобильником, и его густые волосы отблескивали под лучами предвечернего солнца. Голова была опущена, профиль – просто великолепен: прямой нос, квадратный подбородок. Холли насчитала чуть ли пять женщин, которые открыто глазели, поравнявшись с ним, а несколько даже не отказали себе в удовольствии, миновав его, обернуться на случай, если он поднимет взгляд. То же сделали и несколько мужчин. Логан же находился в полном неведении по этому поводу и не отвлекался от мобильника, хотя иногда и оглядываясь вокруг, не появилась ли она. Заметив ее, он расплылся в широкой улыбке и, ткнув в одну из кнопок, засунул мобильник в карман. Скоро начинался матч.
– Самой не верится, но я здесь. – Она подошла к нему и улыбнулась.
– Давай, давай, сейчас будем развлекаться, – ответил он, улыбаясь в ответ. – Билеты я уже получил.