Любовь без рецепта, или История Нади Шараповой, родившейся под знаком Девы

— Не надо, — я покачала головой. — Да и зачем — у нас охрана хорошо налажена, никто сюда не проберется. А если все-таки боитесь, то наймите, в конце концов, телохранителя — для вас ведь это не проблема.

— Я же объяснял, все это ерунда! Захотят грохнуть — значит, грохнут! Думаете, у Максима не было охраны? И куда она подевалась, когда его расстреливали?

Откуда мне знать? Вот уж, правда — задумаешься поневоле, что лучше совсем не иметь денег, чем так бояться. Я ушла, оставив его трясущегося в обнимку с пистолетом.

Зашла к министру. Тот лежал спиной к двери и, как мне сначала показалось, спал. Его величество нужно было разбудить для постановки градусника. Будить, конечно, следовало как можно тактичнее.

— Это вы, Надя? — спросил он вдруг, не оборачиваясь.

— Да, а как вы узнали? — удивилась я.

— По шагам, у меня очень чуткий слух и хорошая память, несмотря на возраст! Я, очевидно, выгляжу в ваших глазах совсем стариком…

Я не успела ответить, да и что тут скажешь — он был постарше Борицкого.

— …но старость не означает — слабость! — я осторожно приподняла предплечье и засунула подмышку градусник. — Мой отец тоже работал в административном аппарате и до глубоких лет вел активный образ жизни. Я не могу похвастаться, правда, его физической формой, но интуиция и слух меня никогда не подводили. Более того, вы не поверите, — он многозначительно взглянул на меня, — но я даже могу угадывать мысли человека, достаточно мне немного с ним пообщаться. Нет, я не приписываю себе никаких сверхъестественных способностей — просто интуиция и только она! Хотите, например, я угадаю, о чем вы сейчас думаете?

— И о чем же?

— Когда же ты, старый болван, замолчишь?

— Я занесу в карту, — ответила я, — пациент улыбается, что говорит о явном прогрессе в лечении. А насчет моих мыслей вы ошиблись.

Через пятнадцать минут я собрала градусники, сделала запись в журнале, и с больными на сегодня было покончено.

Спустилась в гардероб и, быстро одевшись, выскочила на улицу. Сегодня Меркулов задерживался на работе, и мы договорились, что я доберусь домой своим ходом. Уже выйдя на аллею, ведущую к воротам, увидела бегущую навстречу сиделку из нашего отделения. У нее тряслись руки.

— В чем дело? — спросила я.

— Он умер!

— Кто?

— Тихомиров! Я только на секундочку отошла. Он сам попросил посмотреть, что лежит около дерева. Я пошла, а там ничего нет — ему просто показалось. Возвращаюсь, а он…

Она всхлипнула, замахала руками и помчалась в центр. Я огляделась, неподалеку возле деревьев, темнело кресло с неподвижным телом. Взяв себя в руки, я подошла. Тихомиров сидел, чуть склонив голову — можно было подумать, что он просто задумался. Ветер шевелил седые редкие волосы. Я подошла ближе и посмотрела ему в лицо. А потом наклонилась и поцеловала.

Не знаю, зачем я это сделала. Может, потому что это был один из немногих настоящих людей здесь. Потом перекрестилась и пошла прочь. Я почувствовала на губах соленый вкус, это слезы сами собой лились из глаз. У ворот я оглянулась: из центра уже выскочил санитар Гена и напрямую, через размокшие газоны, бежал к умершему.

На следующий день по всем каналам прошло сообщение о смерти Тихомирова. К скупой биографической справке и отрывкам из старых лент авторы репортажей обычно прибавляли кадры нашего центра, где «актер провел последние месяцы жизни». Как всегда бывает, о человеке вспомнили, когда он уже умер. Телевизор в столовой был постоянно включен, и многие сотрудники бурно реагировали, когда на экране появлялась громада «Аякса», — прямо как дети!

На Борицкого эта смерть также подействовала угнетающе. Неудивительно, если вспомнить, с каким сочувственным вниманием он следил за актером. К тому же он не выносил репортеров, а в этот раз был вынужден выписывать разрешение на съемки нескольким телекомпаниям. Правда, дальше парка их не пустили, но и этого было достаточно.

Главврач вызвал меня к себе в кабинет, чтобы выговориться.

— Я просто физически ощущаю все эти объективы, которые сейчас направлены на наш центр. Что за мерзость! — он бродил по кабинету, словно лев в клетке.

— Но этого и следовало ожидать, Леонид Васильевич… — робко вставила я. — Так ведь всегда бывает.

— Ах, Надежда Михайловна! — покачал он головой. — То, что так всегда бывает, не означает, что мы должны мириться и принимать как должное. Когда мы миримся с человеческой глупостью, то сами начинаем превращаться в глупцов…

Это верно! А еще, хотелось мне добавить, — это случается, когда слишком кому-нибудь доверяешь. Но вслух я этого, конечно, не произнесла. Язык нужно сейчас придержать за зубами. Тем более что все мои страхи зиждутся исключительно на подозрениях. А фактов как не было — так и нет.

Впрочем, я не оставила мысли проникнуть в лаборатории и только дожидалась времени, когда это будет удобнее всего попытаться сделать.

Такой шанс представился, когда мне выпало дежурить в ночную смену. Дашка, дежурившая со мной, торчала допоздна в Роминой палате — играла в карты. Они, похоже, спелись. А я, улучив время, выбралась незамеченной на служебную лестницу.