Любовь без розовых соплей

Я аккуратно забираю из покорно разжавшихся женских рук драгоценную ношу, всматриваюсь в знакомые по отражению в зеркале глазенки и спрашиваю:

— Соскучилась, дочка?

И получаю в ответ утвердительное:

— Ага.

Где-то фоном продолжает бухтеть бывший шеф, которому я однажды все-таки набью морду. Просто возьму и набью. Чтобы больше никогда не влезал между мной и тем, что мне принадлежит. Но не сейчас. Сейчас я должен забрать своих женщин и разобраться с тем чертовым клубком недомолвок, противоречий и всей той х**ни, что накопилась за эти бесконечные одинокие дни.

Не прощаясь с растерянным и не знающим, куда бежать и что делать Стивом, я просто иду прочь из парка. По направлению к нашей квартире. Странно. Она и ее, и одновременно моя, пусть и временно, пусть по условиям договора аренды. Но я в данный момент имею право находиться там. А ее обязан пустить.

Я уж так пущу тебя, коварная. Так обяжу…

Она семенит рядом, пытаясь пристроиться то слева, то справа. Толкает перед собой коляску и все пытается сказать, что катить ее пустую — плохая примета. Жить с пустым сердцем, вот плохая примета. А коляска?.. Да она мне нахрен не нужна.

Только перед лестницей подъезда я отдаю уютно сопящую кроху ее маме и подхватываю одной рукой первое транспортное средство Дарьи Даниловны.

— Иди впереди. Чтобы я тебя видел, — непреклонно приказываю я. И она безропотно слушается.

Зайдя в квартиру, я закрываю все замки и демонстративно кладу ключи в карман брюк. Намек поняла?

Она только вздыхает безнадежно и скидывает туфельки на низком устойчивом каблучке.

Я первым захожу вымыть руки и тру их с особым тщанием. Все-таки мне сейчас надо будет малышку держать, стоит подготовиться.

У нее нежные рыжие волосенки. Которые пахнут ванильной булочкой. И такая белая, прозрачная кожа. Как у фарфоровой куколки. И три залихватские веснушки на носу-пуговке. А еще мамины губы, и улыбка, какой она наверняка была у юной русалочки.

И мои глаза.

Темно-серые с желтыми искорками.

Фамильная отличительная черта всех Громовых.

Громова Дарья Даниловна.

— Рассказывай. Все по порядку. С самого начала. До того, как мы с тобой встретились в первый раз. Можешь начать с рождения или детского сада. Я никуда не спешу.

— Я чаю хочу, — жалобно просит собственница моего временного жилья, переминаясь с ноги на ногу.

— Чувствуй себя как дома, — любезно обвожу я рукой ее собственную кухню.

За окном начинает смеркаться, в наш разговор несколько раз врывается трель ее мобильного, но она каждый раз убеждает кого-то, что все в полном порядке и что они с Дашей немного задерживаются в гостях.

Немного, угу. Пока не отпущу. Если отпущу когда-нибудь.

Окружающие считают меня безэмоциональным. Слишком рассудительным, слишком спокойным, слишком уравновешенным. Немного медлительным. У меня даже кличка в бурсе (Высшая морская Академия, жарг., — прим. Автора) была соответствующая — Питон.

Но никто и представить не может, какая всепоглощающая ненависть к тому ублюдку, что сотворил эту гадость с моей сиреной, кипит сейчас у меня в крови. Да, я фаталист. Да, я уверен, что все происходящее с нами не случайно. Но спокойно жить, зная, что где-то недалеко мерзкая гнида «от науки» калечит судьбы молодых неопытных девчонок… Я обязательно займусь тобой, херов гуру. Устрою своих девочек и займусь.

А после гуру я возьмусь за одного слишком уж хитровы… деланного регионального менеджера. Чтобы под ворохом сыплющихся на его голову проблем навсегда забыл дорогу к этому морю. Питоны могут месяцами ждать подходящую добычу или удобный момент. И я его дождусь.

— Данил, мне пора покормить Дашу, она уже чмокает и хмурится.

— Надо нагреть воды? Где бутылочки? Откуда достать?

— Не надо. У меня все… теплое, — она смущается и глазами указывает на свою грудь. — И бутылочка с соской под рукой. Где нам можно расположиться?

Где угодно. Лишь бы на моих глазах.

Она вспыхивает, поняв, что я не собираюсь ни отворачиваться, ни, тем более, деликатно оставлять их наедине.

Хватит.

Наделикатничался.

Теперь все только под моим неусыпным контролем, скользкая моя.

Она устраивается на собственном диване, подложив под левый локоть пару жестких подушек, накрывает их вытащенной из специального отделения в коляске чистой пеленочкой, укладывает на руку дочку и предпринимает слабую попытку:

— Может, отвернешься?

— Ни за что.

Со вздохом она расстегивает блузку и теребит застежку бюстгальтера для кормящих мамочек.

— Данил, пожалуйста, я стесняюсь. Она… некрасивая стала.

— Кто?

— Грудь, — почти шепотом.

Боже, какая ты все-таки дура, женщина моя. Безмозглая, не тех боящаяся и не того стесняющаяся дурында.

— Если совсем некрасивая, я отвернусь, — торжественно обещаю я, тщательно пряча улыбку.

И в следующие двадцать минут не отрываю от них взгляда ни на секунду.

И даже не моргаю.

Я же Питон.

Глава 32

Папуля едет молча. Стиснув зубы до ходящих ходуном желваков и побелевших костяшек рук, сжимающих руль с такой силой, что тот временами жалобно поскрипывает.