Любовь без слов (сборник)

Пользуясь моментом, то есть расслабленным состоянием руководителя, Антон попросил две недели в счет отпуска. Наврал, что у него есть тетушка в Москве, которая желает завещать ему квартиру. Если бы сочинил про похороны родственницы, отпустили бы лишь на три дня. Кроме того, жилплощадь в Москве – это громадные деньги и большие перспективы. Олег Павлович не стал палки в маховики вставлять, большому кораблю большое плавание.

За Белугиным давно закрылась дверь, а Олег Павлович все смотрел в пространство. Антон далеко пойдет. Хваткий, быстрый, лживый и беспринципный, сейчас время таких. Им неважно, за что быть «за», но очень важно быть «против» чего-то – хаять, поносить, осквернять. Они лягают российскую историю, особенно советский период, с азартом и кайфом вандалов. Антон Белугин как-то написал, что в советское время керлинг был запрещен как буржуазный вид спорта. И на возмущение начальника только пожал плечами: «Керлинга раньше не было, значит, запрещали. Тогда все запрещали». Олег Павлович не выдержал, взорвался. Он кричал, что про этот идиотский спорт никто слыхом не слыхивал и запрещать не думал. С керлинга Олег Павлович перекинулся на нынешних горе-корреспондентов. В советское время журналисты проходили жесткий отбор на нравственность и честность. Каждый факт десять раз проверялся, потому что слово может больно ранить, исковеркать человеку жизнь. Человек, пишущий или говорящий в эфире, чувствовал большую ответственность. Журналистика была рупором, из которого лились не помои, а проверенная информация. Люди с утра занимали очередь у киосков, чтобы купить свежий номер газеты, которая выдаст им не очередную порцию чернухи, а материал, над которым будут размышлять, который станут обсуждать, поднявшись при этом на ступеньку выше в своей гражданской позиции. А теперь у журналистов девиз: «Обман, шантаж, подкуп ради сенсации!» А если сенсацию не нашел, то ее легко выдумать. Пипл схавает.

– У нас были люди, а не пиплы! – горячился Олег Павлович.

– Эти самые люди давились в магазинах за колбасой, – напомнил Белугин, – и жвачки в глаза не видели.

– Тут ты в точку попал. Вырастили колбасно-жвачное поколение.

– Кому не нравится, – пожал плечами Антон, – не читают прессу или голосуют кнопкой на телевизоре.

– А если я хочу читать и на всех кнопках реклама с текстами типа «сбываем мечты»? Кретины! Они даже не понимают, что по-русски «сбывать» – это отделываться от чего-то завалящего, негодного. Сбыть с рук.

– Мечта тоже сбывается. Или сон, например.

– Думаешь, уел, грамотей? Мечта сбывается сама, она! А если мы, то исполняем мечту. Попробуй мне написать про сбычу мечт, уволю немедленно.

Олег Петрович тяжело вздохнул. Он понимал, что Белугина не уволит. Кому-то надо бегать на интервью, сидеть на телефоне – добывать информацию, ваять джинсу, потакать невежественным рекламодателям. Для Антона его, начальника, негодование – только старческое брюзжание, сотрясание воздуха.

– Или метанье бисера перед свиньями, – сказал Олег Павлович вслух.

Это из Евангелия, вспомнил он: «Не давайте святыни псам и не бросайте бисера вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».

– Растерзают, – пробормотал Олег Павлович, – и не подавятся.

Заныло в животе. Точно оберегая его от грустных дум, язва проклевывалась, когда начинал размышлять о временах и нравах. Олег Павлович достал таблетку и выпил. Взял ручку, пододвинул к себе бумаги. Единственным материалом из представленных заказчиком, которого не коснулась вандальская рука Белугина, был отзыв о бальзаме, подписанный народной артисткой. Она давно не снимается и не играет в театре. Наверняка разрешила использовать свое имя из-за безденежья. К листочку с текстом, якобы принадлежащим актрисе, приколота скрепкой ее фотография. Снимок сделан лет двадцать назад – не хочет, чтобы ее видели нынешнюю, пусть запомнят красивой и успешной. Олег Петрович не был лично знаком с актрисой, но всегда ценил ее за большой талант.

Глядя на фото, он сочувственно обратился к ней по имени:

– Что поделаешь, Маруся! Как сказал поэт, времена не выбирают, в них живут и умирают.

Антона отношения с начальником по большому счету никогда не волновали. Как не заботили чувства всех иных людей. Антон видел в окружающих только функции: руководители – чтобы читать морали и платить зарплату, мама – чтобы заботиться, друзья – чтобы перед ними покрасоваться, девушки – для полета души и усмирения плоти. Антон где-то вычитал, что истинный творец внутренне одинок, витает в эмпиреях, черпает вдохновение в святом хранилище собственного таланта. Точно про него! Если, случалось, Антона обвиняли в воинствующем эгоизме, он только усмехался. Гений выше эгоизма, потому что перед ним сверхзадача, непосильная людишкам-букашкам. Букашки летят на яркий свет гения, опаливают крылышки, пищат возмущенно или гибнут. Такова судьба бесталанных личностей.