Любовь и бесчестье

– Вы не служанка, – сказал незнакомец, стоявший рядом с Вероникой.

– Я и не говорила, что я служанка. Вы сами так решили.

– Конечно, – возразил он сухим тоном. – Не естественнее ли было представить леди на собрании Братства Меркайи?

– Что это было за собрание? – спросил дядя Бертран.

Незнакомец посвятил его в детали:

– Они увлечены изучением всего необычного, что существует в природе, всего сверхъестественного. Вне всякого сомнения, они изучают привидения, гоблинов и тому подобное.

Дядя повернул голову и с презрением посмотрел на племянницу:

– Опять речь о твоем «даре», Вероника?

Она сжала руки, чувствуя, как холод поднимается от ее босых ног и распространяется по всему телу. А возможно, душа ее превратилась в кусок льда.

– Я всего лишь хотела получить ответ, дядя.

– И для этого потребовалось снять одежду?

Вероника никогда не слышала, чтобы дядя говорил так громко. Должно быть, соседи получали истинное наслаждение от такого спектакля.

Она и представить не могла, что ее будут отчитывать на пороге дядиного дома, ибо не думала, что ей придется возвращаться домой совсем обнаженной или полуголой.

Господи, что она наделала! Любая критика ее поведения была заслуженной. Она поступила хуже, чем идиотка.

Дядя начал подниматься на крыльцо, а когда Вероника попыталась последовать за ним, он предостерегающе поднял руку.

– Ты полагаешь, что можешь войти в этот дом, невзирая на последствия своих действий, Вероника? Больше тебя не хотят здесь видеть.

– Хоть я и готов согласиться, что действия вашей племянницы заслуживают осуждения, – сказал незнакомец, – но не слишком ли вы сурово поступаете, обрекая ее на изгнание?

Дядя Бертран не обратил внимания на его слова и снова повернулся к ней:

– Ты решила жить по-своему, Вероника. Можешь идти своим путем. – Он посмотрел на мужчину рядом с ней: – По крайней мере ты нашла себе титулованного покровителя.

– Вы знаете, кто я?

– Монтгомери Фэрфакс, – сказал дядя Бертран, – американец, недавно приехавший в Англию предъявить права на титул одиннадцатого лорда Фэрфакса-Донкастера. Я граф Конли, член Комитета по привилегиям при палате лордов, сэр. И я рассматривал ваше прошение.

– Мне следует вас поблагодарить за ваше решение, сэр?

– Оно было справедливым. Это старинный титул, и линия наследования и право на титул были обоснованно доказаны при всем том, что вы американец.

Дядя Бертран оглядел Монтгомери с головы до ног, вне всякого сомнения, стараясь придать этому разглядыванию оскорбительный характер.

Человек, стоявший рядом с Вероникой, замер.

– И этот факт вполне объясняет ваше сегодняшнее участие в подобном несчастье. Все же поведение моей племянницы не следствие ее невежества. Она имеет представление о достойном поведении.

Вероника сделала шаг вперед, гадая, что сказать, чтобы смягчить гнев дяди.

Ведь она не сама разделась. Она не могла вспомнить точно, что случилось, и это вызывало беспокойство, но неужели легковерие достойно столь сурового наказания? Конечно, дядя не мог говорить этого всерьез. Неужели он собирался выкинуть ее, обнаженную, на улицу?

– Пожалуйста, дядя! Я не собиралась причинять вред ни вам, ни тете Лилли, никому из моих кузенов и кузин. Я только хотела понять образ их мыслей.

Дядя Бертран повернулся и направился вверх по ступенькам, не обращая внимания на ее слова, и открыл дверь.

Веронику пробрала дрожь. Она сжала руки на груди, стараясь заставить себя не упасть. Она не должна была упасть в обморок, не должна была умолять и просить.

Но что ей оставалось?

Вероника поднялась на две ступеньки:

– Я хотела узнать, действительно ли обладаю «даром». Мои родители всегда говорили, что это так, но после приезда в Англию я усомнилась в нем.

Дядя приостановился у двери.

– Вы всегда говорили, что с моей стороны глупо им верить, верить в мой «дар». Но я хотела узнать правду.

– И это объяснение, по-твоему, извиняет твое поведение? Думаешь, мне станет спокойнее, если в обществе тебя сочтут слабоумной или распутной?

Вероника не собиралась рассказывать ему другую причину, почему решила посетить собрание Братства. Если бы рассказала, возможно, это ужесточило бы наказание. Но уж что могло быть хуже, чем оказаться на улице?

Дядя посмотрел на нее, вне всякого сомнения, осуждающе и презрительно и захлопнул дверь у нее перед носом.

На поле боя Монтгомери случалось видеть людей, парализованных страхом. Казалось, они не сознают реальности войны и того, что она влечет за собой смерть. Они просто стояли, ожидая, когда их сразит пуля или разорвет в клочья снаряд, выпущенный из пушки.

Но только сейчас он понял, что они чувствовали. Этого не могло случиться.

– Черт возьми! – сказал Монтгомери, делая шаг к двери.

Потом посмотрел на женщину на крыльце.

– Не усугубляйте неприятности плачем, – сказал он. – Я этого не потерплю.

Минутой позже он снова посмотрел на Веронику.

– Я не шучу, – добавил он, прежде чем повернуться и забарабанить в дверь.

На стук никто не ответил, и Монтгомери повернулся и хмуро посмотрел на нее:

– И что теперь делать?

– Вы возьмете меня с собой? – спросила Вероника.