Любовь и бесчестье

Покои миссис Гардинер были меблированы скромно. Возле окна помещался мягкий и уютный стул, возле которого стояла скамеечка для ног, украшенная вышитой накидкой. Рядом круглый стол с лампой на нем. Напротив, располагалась двуспальная железная кровать с пухлым матрасом. Одеяло было отогнуто: женщина наверняка уже спала, когда явился хозяин и разбудил ее.

Экономка была ненамного старше матери Вероники и обладала густыми каштановыми волосами, мягкими карими глазами и изогнутыми высокими бровями, придававшими ее лицу удивленное выражение. Миссис Гардинер, невысокая и кругленькая, источала теплоту и покой, будто исходившие от нее эмоции представляли собой некое неясное и приятное смешение.

Еще с минуту они внимательно созерцали друг друга, должно быть, не находя слов. Что могла сказать Вероника? Как бы объяснила свое появление и вид?

Миссис Гардинер направилась к кровати и принялась колдовать с простынями.

— Я не могу занять вашу постель, миссис Гардинер, — сказала гостья. — Если не возражаете, я посижу на стуле.

— Всю ночь, мисс?

Столько времени, сколько пробудет пленницей в доме Монтгомери Фэрфакса. Сказать это было бы не вполне справедливо. Точнее, пленницей собственной глупости.

В зеркале Вероника увидела себя радостной, почти счастливой. Там отражалось ее смеющееся лицо. Было ли это иллюзией, вызванной напитком, данным ей в Братстве Меркайи?

Когда наступит утро, она найдет способ вернуться в дом дяди и умолить его простить ее. Если это окажется невозможным, то хотя бы получит свою шкатулку. С ее помощью Вероника сможет раздобыть денег на возвращение в Шотландию.

Итак, у нее появился план, хоть он и оставлял желать лучшего.

Вероника уселась на стул у окна, поблагодарив миссис Гардинер за то, что пожилая дама дала ей теплое покрывало. Подоткнув его под замерзшие ноги, она закрыла глаза и притворилась спящей.

На следующее утро через час после наступления рассвета горничная сообщила хозяину о визитерах. Монтгомери уже был одет и ожидал их. Он спустился вниз в холл, где стоял граф Конли, закутанный в теплый плащ, шляпу и перчатки, в сопровождении двух сыновей, одетых точно так же и с точно таким же выражением на лицах, как у отца, — выражением праведного гнева.

У Монтгомери не было мажордома, но им не было надобности раздеваться. Они не собирались задерживаться надолго.

Будь он проклят, если окажет графу гостеприимство.

И в эту минуту Монтгомери было безразлично, что он нарушает долг гостеприимства, одно из сотен правил строгого британского этикета, который пытался ему преподать его поверенный Эдмунд Керр.

«Ты должен стремиться обуздывать свой характер, Монтгомери». Сколько раз в юности ему говорил это его брат Алисдэр? Слишком часто, чтобы не запомнить разочарование в его тоне.

Граф, по-видимому, понимал, что едва ли их встреча будет сердечной.

— Моя племянница здесь?

— Да, — ответил Монтгомери. — В обществе моей домоправительницы с того момента, как приехала сюда.

— Вы полагаете, сэр, этого достаточно? Вы только усугубили ситуацию.

— А чего вы от меня ожидали? Чтобы я оставил ее мерзнуть у вас на крыльце?

Пожилой гость выпрямился и выпятил грудь, как бойцовский петух.

— Через несколько часов весь Лондон будет знать, что она провела ночь в вашем доме.

— На попечении моей экономки, — возразил хозяин.

— Я понятия не имею о нравах американского общества, сэр, но в Англии наши женщины знают, как себя вести. То, что она проявила прискорбную неразборчивость, требует наказания.

— Какого? Изгнания из вашего дома?

— Отказавшись от этого, я признал бы, что потворствую ее глупости.

— А как насчет семейной поддержки и лояльности? — спросил Монтгомери.

Он старался сдерживаться. Стоял, сложив руки на груди и прислонясь спиной к стене, пристально глядя на всех троих гостей.

— Сомневаюсь, что всему Лондону известно о ее местонахождении. Сомневаюсь даже, что хоть кто-нибудь знает об этом. Заберите ее домой, накажите, как сочтете нужным, но не судите о ситуации превратно. Ваша племянница оказалась в тяжелой ситуации. Я оказал ей помощь. И это все.

— Она вернулась домой полуголой. Можете это объяснить?

Монтгомери не мог. Не мог, не сообщив, что Вероника оказалась обнаженной в присутствии нескольких десятков мужчин. Он сомневался, что подобное открытие улучшит положение.

— Между нами ничего не было, — сказал он. — Можете положиться на мое слово.

— Скажите это всему обществу, ваша милость, — возразил граф, намеренно подчеркивая титул собеседника.

Это было намеком на то, что Монтгомери ни разу не обратился к нему должным образом.

Он и не имел такого намерения. Ему надоело прыгать в английские обручи, как цирковое животное.

— Вы ведь в Лондоне всего несколько месяцев, не так ли?

— Два месяца, — ответил Монтгомери. — Два.

Два бесконечно долгих месяца.

— Можете честно сказать, вы верите, что скандала не возникнет? Вы ведь, разумеется, знаете, как быстро в Лондоне распространяются сплетни?

Монтгомери неохотно кивнул.

— Все знают, кто вы, ваша милость. Или вы и это отметаете?

Монтгомери пожал плечами.