Любовь и бесчестье

Она постояла на лестнице, ощущая ладонями тепло нагретых солнцем деревянных перил. Сколько времени ей пришлось бы терпеть все это? Неужели всю оставшуюся жизнь? При мысли о том, что она обречена проводить долгие часы, пытаясь найти цель в жизни, в Веронике проснулся мятежный дух. Ей следовало найти собственную цель и свой интерес. Она будет обращаться с Монтгомери точно так же, как он с ней. Как с украшением. Страсть станет наградой, сладким блюдом, пряником. А мясом, основным блюдом, в ее жизни будет цель, найденная ею самой.

Монтгомери уставился на Эдмунда Керра, раздраженный тем, что тот оторвал его от работы.

Плотники сделали шесть необходимых ему столов с непостижимой скоростью и составили их в форме латинской буквы U посреди помещения винокурни. Теперь Эдмунд стоял перед одним из столов, глядя на Монтгомери, будто нашел что-то важное.

— Вы не желаете совершить поездку в Глазго, ваша милость, и проинспектировать там фабрики?

— Не могу себе представить большего расточительства своего времени, — ответил Монтгомери, не отрывая взгляда от своих бумаг.

Он хотел присоединить пропеллер к движущимся стропам, а это требовало полной концентрации внимания. И теперь ему приходилось ждать, пока Эдмунд уйдет.

— А как насчет рыбных промыслов? — спросил Эдмунд.

— Они тоже требуют моего присутствия?

Сегодня Монтгомери провел долгие часы, склонившись над лопастями пропеллера, стараясь придать им нужную форму. Разрабатывать и совершенствовать чертежи движущего механизма оказалось легче, чем он предполагал. Да и как же иначе, ведь он в течение долгих лет работал над своими чертежами!

То, что ему удалось построить двигатель и водрузить его наверх оболочки, было поводом для настоящего торжества.

Но он не обязан никому об этом рассказывать.

Никогда Монтгомери не делился своими планами по управлению движением воздушного шара ни с кем, кроме старших по званию офицеров в Военном департаменте. Это давало возможность лавировать между воздушными потоками, а не зависеть от них.

Успех даже без понимания и одобрения других все-таки оставался успехом.

Если бы Монтгомери смог одновременно открыть заглушку порта и правого борта корабля, положительный воздушный поток, достаточный для его контроля над высотой, был бы обеспечен. Он сделал запись о наклонном положении лопастей и их смещении на несколько градусов, прежде чем посмотреть на Эдмунда.

— Это все?

— Вам совсем безразличен Донкастер-Холл, ваша милость? Верно? — спросил Эдмунд.

В голосе прозвучало недоумение и изумление, лишившие его язвительности.

Монтгомери поднял глаза от своих заметок и пристально посмотрел на собеседника.

— Верно, безразличен.

— Могу я спросить, почему, сэр?

Монтгомери усмехнулся:

— Нет, не можете.

— Это потому, что вы не имеете намерения оставаться в Шотландии, ваша милость?

Монтгомери так долго и пристально смотрел на Эдмунда, что тот понял намек, повернулся и вышел из винокурни.

— Кто имеет дело с кошками, не может избежать царапин, сэр, — послышался голос Рэлстона за его спиной.

Монтгомери повернулся посмотреть на своего мажордома, в котором заметил зарождение интереса к изготовлению воздушных шаров по тому, как тот буравил взглядом спину Эдмунда.

— Я так понимаю, Рэлстон, что вы не жалуете моего поверенного?

— Я не вижу в нем особых недостатков, сэр. Он мыслит, как и положено законнику. Если чего-то нельзя постичь, следует с этим смириться.

Монтгомери решил не говорить Рэлстону, что и сам изучал право и даже имел намерение практиковаться. Но жизнь внесла свои коррективы.

— У него наилучшие намерения, сэр, — сказал Рэлстон. — Но все его мысли о благополучии имения. Он не думает о людях.

Монтгомери сомневался в том, что Эдмунд думает именно так. С момента, когда он познакомился с поверенным, было очевидно: Эдмунд предан Донкастер-Холлу, да и ему тоже, но только потому, что он одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер. Он питал почтение к титулу, а не к личности.

Проклятие! Его внимание рассеялось. Монтгомери уставился на лежащие перед ним чертежи и мысленно проклинал поверенного.

— Я почти готов создать шар, Рэлстон, — сказал он, — и испытать воздушные потоки. Хотите сопровождать меня?

Рэлстон покачал головой.

— Все не так страшно, как кажется.

— Лучше быть трусом, чем трупом, сэр, — ответил Рэлстон, усмехаясь.

— Мне придется переубедить вас, — сказал Монтгомери, решив завершить сегодняшнюю работу.

— Конечно, вы можете попытаться, сэр, — ответил Рэлстон, стараясь попасть в ногу с ним, когда они покидали винокурню. — Предупредить вас, только справедливо, сэр. Упрямство в крови у шотландцев.

Монтгомери знал это слишком хорошо, будучи мужем упрямой шотландки. Однако тотчас же забыл обо всем, что собирался сказать, пораженный открывшимся перед ним зрелищем.

В Донкастер-Холле было сорок человек прислуги. Равное число мужчин и женщин. Большинство мужчин выстроились на газоне на склоне холма перед фасадом Донкастер-Холла, образовав три ряда. Во главе этого построения стояла его жена. Перед каждым из рядов находилось по ведру воды.