Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью

До встречи с Серовой он был женат дважды. Первый раз – на Наталье Викторовне Типот, дочери знаменитого режиссера-эстрадника Виктора Типота: они прожили вместе недолго и сохранили дружеские отношения. Второй раз – на интеллигентной и умной Евгении Ласкиной. В 1939 году она родила ему сына Алексея. Ласкина много лет проработала завотделом поэзии журнала «Москва», ее знали и любили многие поэты, друзья Константина… Все осуждали его за то, что он бросил жену с новорожденным сыном, влюбившись в красивую актрису. Но Симонов просто не мог оставаться с Ласкиной: в его жизни отныне существовала только одна женщина – Валентина Серова. Ласкина не то чтобы простила… Но никогда не препятствовала общению сына с отцом.

От любви к Валентине Серовой Симонов словно помешался. Он ходил на все ее спектакли. Он ждал ее у театрального подъезда, чтобы взглянуть, передать цветы, стихи… Записки… Валентина начала узнавать его в зале. Сначала раздражалась: ей казалось, от его пристального взгляда у нее щеки горят, а это не всегда было хорошо и правильно по роли. Потом ее тронула верность поклонника-поэта. Понравились стихи. И на одну из записок она наконец ответила: «Жду вашего звонка». И дала телефон.

Он позвонил…

Сначала она принимала его просто как поклонника. Наслаждалась его безумной, самоуничижительной любовью. Играла с ним, ничего не обещая. Мучила его, то приближая, то отталкивая.

Но Симонов быстро понял, что путь к сердцу актрисы лежит через роли, и писал пьесы – для нее, под нее, где она одна могла бы сыграть идеально… И она играла: Катю в «Истории одной любви», Валю Анощенко в «Русских людях», Олю в «Так и будет», Джесси в «Русском вопросе»… На протяжении многих лет главная героиня в пьесах Константина имела черты характера Валентины.

А еще он был очень добр к ее сыну, к Толе.

И постепенно Серова не то чтобы полюбила – нет, она привыкла к Симонову. И уже не могла без него обходиться. Они стали любовниками. Потом поселились вместе. Она все еще ничего не обещала. Она все еще держала его чуть-чуть на расстоянии… А он – он продолжал безумствовать в стихах и в письмах. Из творческих командировок он писал ей целые поэмы: «Сейчас как будто держу тебя в руках и яростно ласкаю тебя до боли, до счастья, до конца, и не желаю говорить ни о чем другом – понимаешь ли ты меня, моя желанная, моя нужная до скрежета зубовного?»

Может быть, она и понимала. Но – не хотела его по-настоящему в своей жизни. Не могла полюбить.

В первый раз «Я люблю тебя» Валентина сказала Константину на перроне, провожая военного корреспондента на фронт. Скорее всего, это не было правдой. Скорее всего, еще не любила. Но – сказала. Потому что понимала: может больше его не увидеть. Так пусть он унесет с собой радость этого – такого нужного ему – признания.

А Симонов, тонко чувствующий, как все поэты, понимал подспудные движения души, и уже в поезде, увозившем его к возможной смерти, написал – об этом прощании:

Ты говорила мне «люблю»,

Но это по ночам, сквозь зубы.

А утром горькое «терплю»

Едва удерживали губы.

Я верил по ночам губам,

Рукам лукавым и горячим,

Но я не верил по ночам

Твоим ночным словам незрячим.

Я знал тебя, ты не лгала,

Ты полюбить меня хотела,

Ты только ночью лгать могла,

Когда душою правит тело.

Но утром, в трезвый час, когда

Душа опять сильна, как прежде,

Ты хоть бы раз сказала «да»

Мне, ожидавшему в надежде.

И вдруг война, отъезд, перрон,

Где и обняться-то нет места,

И дачный клязьминский вагон,

В котором ехать мне до Бреста.

Вдруг вечер без надежд на ночь,

На счастье, на тепло постели.

Как крик: ничем нельзя помочь! —

Вкус поцелуя на шинели.

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,

Не спутал с прежними словами,

Ты вдруг сказала мне «люблю»

Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видал

Тебя, до этих слов разлуки:

Люблю, люблю… ночной вокзал,

Холодные от горя руки.

4

Как ни странно, 1940-е были счастливейшими годами в жизни Константина Симонова и Валентины Серовой.