Любовь и диктатура

И тут надо сказать ещё одном качестве его души, которое кажется неожиданным. Пётр был однолюб и, главное, умел любить. Он умел черпать силы в таком зыбком источнике, как женская привязанность, тепло семейного гнезда, мужская уверенность в ответном чувстве. Бывшая обозная прачка с довольно низкой социальной ответственностью Марта Скавронская, в крещении Екатерина Алексеевна, своим инстинктом угадывала его усталость, находила, чем ободрить, а кое-что и взвалить на свои, тоже не хилые, плечи. Надо отдать ей должное – она кошачьим чутьём догадалась, какая жена нужна Петру. Она должна быть черна волосом и бела, пышна телом. Это для той части естества Петрова, которая ниже его широкого кожаного пиратского пояса. С этим у бывшей Марты-Екатерины, всё в порядке. Но вот что удивительно. У немецкой сироты отыскалось и то, что ясно и точно вписалось в государскую волю, в сердце и мысли державного властелина. Она углядела и ухватила его цель, она сумела разделить с ним, или убедила его, что разделяет, тяготы пути к этой цели.

Потому и не было у Петра ближе человека, что он поделил с ней мечту и грёзы о будущей России, прилепился, по божьему слову, к ней телом и душой, стал от того вдвое сильнее и неуязвимее для житейских бурь. До определённого времени брак Петра был как раз того редкого совершенства, каким бывает задуман на небесах. Я думаю, что, встретив её, Пётр почувствовал облегчение, как коренник в упряжке, дождавшийся пристяжной. Тут кстати было бы вспомнить, что в начальных строках Библии, в устах самого Господа Бога слово «женщина» предстаёт синонимом слова «помощь». «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему».

Умирая, Пётр с горечью будет вспоминать, что один тащил Россию вперёд, в то время как миллионы тянули её назад. Последние обиды тут не дали ему вспомнить, что с той поры как появилась у него Екатерина, тащить ему стала легче, вот именно как кореннику с пристяжной. Эта немка понимала его так, как должна бы понимать вся та Россия, для которой он старался. Окрестивши её и сделавши русской, он и делал теперь всё с оглядкой на неё, как на саму новую Россию, которую продолжал любить свирепой любовью. По другому он не умел.

Тем страшнее был удар, под самый дых, когда он узнал, что Екатерина, его воплощённая мечта, первая обитательница его будущего идеального отечества, изменяет ему с хлыщём из Немецкой Слободы Виллимом Монсом, родным братом Анны. Той самой, у которой Пётр, когда-то давно, не обнаружил царя ни в голове, ни в сердце. Это был недостойный эпиграф к тому будущему, которому он поручал Россию…

Но это будет позже. А пока идут, например, письма. Письма о любви, которые пишет один из самых необычайных людей в русской истории. Конечно, эти письма хорошо бы прокомментировать, потому что оторванные от своего времени, от фактов жизни своего августейшего автора, они не во всех мелких деталях будут ясны. Однако, главное – живое сердце Петра – осталось в них…

Разве могут быть, опять же, случайными вот такие, например, слова Петра в одном из последних к ней писем: «Мы, слава Богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо левшою не могу владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколько, сама знаешь!». Такие строчки не родятся без нужды.

Только кое-где я позволю себе вставить слова известных знатоков его жизни…

Да ещё отыскались и ответы Екатерины на его письма…

Первое письмо (или это первое из сохранившихся) император написал по поводу рождения дочери, третьей. Всего Екатерина родит ему двенадцать детей. Из них только одна Елизавета доживёт до зрелых лет и унаследует престол своего великого отца. Остальные умрут в младенчестве… Обычное дело тогда…