Любовь и диктатура

И вот он на вершине. Можно ли предположить, что уж тут то он точно счастлив? Пожалуй, что и можно. Хотя бы некоторое время он действительно счаслив. Вот портрет Ленина, дорвавшегося, наконец-то, до вожделенной власти. Оставил его старый большевик А.Д. Нагловский, отлично изучивший Ленина, много работавший с ним. Ленин в первом своём правительстве доверил ему должность торгпреда страны советов в Италии: «У стены, смежной с кабинетом Ленина, стоял простой канцелярский стол, за которым сидел Ленин… На скамейках, стоявших перед столом Ленина, как ученики за партами, сидели народные комиссары и вызванные на заседание видные партийцы. Такие же скамейки стояли у стен… На них так же тихо и скромно сидели наркомы. Замнаркомы… В общем, это был класс с учителем довольно-таки нетерпимым и подчас свирепым, осаждавшим “учеников” невероятными по грубости окриками… Ни по одному серьёзному вопросу никто никогда не осмеливался выступить “против Ильича”… Самодержавие Ленина было абсолютным… Обычно во время общих прений Ленин вёл себя в достаточной степени бесцеремонно. Прений никогда не слушал. Во время прений ходил. Уходил. Приходил. Подсаживался к кому-нибудь и, не стесняясь, громко разговаривал. И только к концу прений занимал своё обычное место и коротко говорил: “Стало быть, товарищи, я полагаю, что этот вопрос надо решить так!” – Далее следовало часто совершенно не связанное с прениями “ленинское” решение вопроса. Оно всегда тут же без возражений принималось. “Свободы мнений” в Совнаркоме у Ленина было не больше, чем в совете министров у Муссолини и Гитлера».

Или вот как говорит о том же английский дипломат и журналист, Брюс Роберт Г. Локкарт, с 1918 года возглавлявший британскую специальную миссию при Советском правительстве: «…Не было комиссара, который не смотрел бы на Ленина как на полубога, решения которого принимаются без возражений. Ссоры, нередко происходившие между комиссарами, никогда не касались Ленина. Я вспоминаю, как Чичерин описывал мне заседание Совета комиссаров. Троцкий выдвигает предложение. Другие комиссары горячо оспаривают его. Следует бесконечная дискуссия, во время которой Ленин делает заметки у себя на колене, сосредоточивая всё внимание на какой-нибудь своей работе. Наконец кто-нибудь говорит: “Пусть решает Владимир Ильич”. Ленин подымает глаза от работы, даёт в одной фразе своё решение, и все успокаиваются».

И вот что любопытно. Только очень немногим такое поведение большевистского вождя казалось неестественным или отталкивающим. Упоминавшийся высокопоставленный эсер Виктор Чернов, у которого не было ни малейшего повода испытывать симпатию к Ленину, писал об этих проявлениях его натуры едва ли не с восхищением: «Ленина охотно считали честолюбцем и властолюбцем; но он был лишь естественно, органично властен, он не мог не навязать своей воли, потому что был сам “заряжен двойным зарядом” её и потому, что подчинять себе других для него было столь же естественно, как центральному светилу естественно притягивать в свою орбиту и заставлять вращаться вокруг себя меньшие по размеру планеты – и, как им, естественно светить не своим светом, а отражённым солнечным».

Сразу после смерти Ленина один из других вдумчивых его неприятелей выразился так: «Я думаю, что в лице Ленина сошёл в могилу самый крупный характер из выдвинутых русской революцией». Мысль дикая и отчасти сумасшедшая возникла у меня в связи с этим высказыванием. Мне захотелось стать, насколько это возможно, Шекспиром и подумать, например, вот о чём. Мог ли он, величайший мастер создания и драматической обработки крупных характеров, обернуть жизнь Ленина в одну из своих исторических трагедий? Пожалуй, что и мог. Главная личная драма Ленина заключается в том, что он, достигши почти всего, не смог, не успел этим воспользоваться. Его жестокая неудача заключается в том, что он в единый момент выронил из рук всё, что с великим упорством и тяжкими стараниями собирал долгие годы. Я вспомнил о Фальстафе. Известно, что был он весельчак и пьяница. И пожизненной жаждой страдал. Ему, можно это легко вообразить, мечталось побывать в бочке с вином. Чтобы далеко не ходить за вечным блаженством. Вот и бочка нашлась. Но Фальстаф – вот она, злая ирония судьбы – захлебнулся первым же глотком. Насмерть. Размеры двух этих трагедий, труженика гомерических масштабов Ленина и лёгкого сибарита Фальстафа, конечно, не сравнимы, но суть – одна.

Сюжет четвёртый: Иосиф и Надежда

«У неё был череп самоубийцы»

…В один из дней двадцать первого года, будучи ещё вполне в здравом уме, Ленин затеял со Сталиным внешне шутливый разговор. Ирония скрывала, однако, тщательно подготовленную цель. Ленин явно был озабочен тем, чтобы выдать, наконец, замуж засидевшуюся в девках сестру. Ей перевалило уже за тридцать. Вот Ленин и посоветовал Сталину, на правах заботливого товарища и любящего брата, жениться на «Маняше» (Марии Ильиничне).