Моя няня говорила мне, что последнее время перед смертью мама была необыкновенно грустной, раздражительной. К ней приехала в гости ее гимназическая подруга, они сидели и разговаривали в моей детской комнате (там всегда была «мамина гостиная»), и няня слышала, как мама всё повторяла, что «всё надоело», «всё опостылело», «ничего не радует», а приятельница её спрашивала: «Ну, а дети, дети?». «Все, и дети», – повторяла мама. И няня моя поняла, что, раз так, значит, действительно ей надоела жизнь… Но и няне моей, как и всем другим, в голову не могло прийти предположение, что она сможет через несколько дней наложить на себя руки…
Она стала ходить в церковь. Все вокруг заметили это… Христианские настроения Аллилуевой подтвердила мне недавно сноха Каменева, Галина Сергеевна Кравченко:
– Надежду Аллилуеву я часто встречала в начале тридцатых в мастерской для высших чинов Кремля, их жён и детей. У нас с ней была общая портниха. Не могу сказать, чтобы мы были близко знакомы. Сидели в мастерской, ждали, когда вызовут на примерку.
Какая она была? На мой взгляд, очень неинтересная. Серая. Скучная. И вкус её мне, любившей всякие экстравагантности, не нравился, скучный.
Выглядела Аллилуева старше своих лет. Пожалуй, можно было дать под сорок. Если у молодой жены старый муж, они с годами сравниваются в возрасте.
Аллилуева была очень верующая. Да, да, не удивляйтесь, она в церковь ходила. Все знали и много говорили об этом. Ей, видно, разрешалось, что другим партийцам запрещалось: она состояла в партии с восемнадцатого года. Вообще, заметно было, что она немножко «того». Как теперь говорят, с фиалками в голове.
Вообще-то я мало знал о семейной жизни Сталина. Судить об этом я могу только по обедам, где мы бывали, и по отдельным репликам. Случалось, Сталин, когда он был под хмельком, вспоминал иной раз: «Вот я, бывало, запрусь в своей спальне, а она стучит и кричит: «Невозможный ты человек. Жить с тобой невозможно». Он рассказывал также, что, когда маленькая Светланка сердилась, то повторяла слова матери: «Ты невозможный человек. – И добавляла: – Я на тебя жаловаться буду». – «Кому же ты жаловаться будешь?». – «Повару». Повар был у неё самым большим авторитетом.
Мое последнее свидание с ней было чуть ли не накануне её смерти, во всяком случае, за один-два дня. Она позвала меня в свою комнату, усадила на свою любимую тахту (все, кто жил на Кавказе, не могут отказаться от этой традиционной тахты) и долго внушала, какой я должна быть и как должна себя вести. «Не пей вина! – говорила она, – никогда не пей вина!» Это были отголоски её вечного спора с отцом, по кавказской привычке всегда дававшего детям пить хорошее виноградное вино. В её глазах это было началом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права, – брата моего Василия впоследствии погубил алкоголизм. Я долго сидела у неё в тот день на тахте и оттого, что встречи с мамой вообще были редки, хорошо запомнила эту, последнюю.
Я видел её вместе с братом на праздновании 15-й годовщины Октября. Через три недели она должна была получить в Промакадемии диплом инженера-химика.
…Знаете чувство, когда при виде торжеств на Красной площади – ком в горле? Кто постарше – знает.
Надежда Аллилуева шла со своей Промакадемией в первом ряду, под знаменами. Она сразу же бросалась в глаза – высокая, в распахнутом пальто, хотя было холодно. Она улыбалась и смеялась, что-то говорила своим спутникам, – смотрела в сторону Мавзолея, махала рукой, её белое мраморное лицо было прекрасно. Взмах руки был царственный. Она была вся… лучезарная.
Аллилуева была рядом со мной, мы разговаривали. Было прохладно, Сталин на Мавзолее, как всегда, в шинели. Крючки шинели были расстегнуты, полы распахнулись. Дул ветер.
Надежда Сергеевна глянула и говорит:
– Вот мой не взял шарф, простудится и опять болеть будет.
Вышло очень по-домашнему и никак не вязалось с представлениями о Сталине, о вожде, уже вросшими в наше сознание.
Кончилась демонстрация, разошлись…
Аллилуева была, по-моему, немножко психопаткой в это время.