Любовь и доблесть

– В оттенке смысла. «Киллер» – это «ничего личного», как нас учит телеэкран, великий и ужасный. Профессия. Непонятная аббревиатура. Киллер, дизайнер, оториноларинголог. Красиво, уважительно, невразумительно. И вот уже убийцу не отличить ни от конструктора интерьеров, ни от врача. Так сказать, высококвалифицированный и хорошо оплачиваемый профессионал. А вещи нужно называть теми именами, которые им подходят: доктора – целителем, киллера – убийцей. Нелюдем, который убивает за деньги. – Помолчал, добавил:

– Продажная смерть куда хуже продажной любви.

– Но ты... тоже убил.

– Да. Чтобы спасти жизнь трем девчонкам и одному мужчине.

– Какому мужчине?

– Мне.

– Думаешь, они приехали убить нас?

– Нет. Накормить овсяными хлопьями. С вареньем и без хлеба.

– И все-таки...

– Даша, вопрос стар как мир. И не имеет решения. Хотя толкований сколько угодно. Вот живет себе гнусная, полуграмотная старуха, обирает доведенных до крайности людей, затаптывая их в еще большую нужду. И находится молодой человек, и убивает никчемную старушонку, а потом – мечется даже не раскаянием: сломана вся его душевная организация. И он хочет обрести покой и не находит.

– Это же Родион Раскольников. Мы его в школе проходили. – Даша подумала, добавила:

– Он странный.

– Именно. Странный. Ему Федор Михайлович приписал собственные странности.

Или, как сейчас говорят, комплексы. Так вот, Даша: у ребят, что работают наемными убийцами, таких комплексов нет. «Ничего личного». Просто способ заработать деньги. А для удобства – и людей людьми не называют: они «объекты», «цели». Которые нужно «стереть», «ликвидировать», «зачистить». Люди лукавы, и что только не придумали, лишь бы освободить память от воспоминаний, а душу – от горечи падения.

Так и складывается фраза: «киллеры ликвидируют объекты». Словно шахматные фигурки пробкой с доски сбивают. Но тогда оборотка получается: киллер тоже не человек, деревянная фигурка на чужой доске. И его тоже собьют, когда придет срок. Некоторые задумываются об этом поздно. Некоторые никогда. Потому что их уже сбили.

– Знаешь, Данилов... У меня голова все-таки мутная после всего... Мы с девчонками поспали, но совсем недолго. И все, что ты говоришь, я не очень сейчас понимаю. Но все равно ты хороший. Потому что я тебя люблю. – Даша вздохнула. – А теперь – поедем к папе. Может, даже звонить не будем? Свалимся, и все.

– Или нас свалят.

– Как это – «свалят»?

– Убьют.

– Но почему?

– Был бы твой папа младшим научным сотрудником в каком-нибудь замороченном НИИ – вопроса бы не было.

– А он и был когда-то. В институте прикладной математики.

– Прикладной, говоришь? С тех пор он нашел к чему полученные знания приложить.

– Олег... При чем здесь...

– Папа Рамзес ворочает миллиардами. Вполне весомый повод, чтобы люди превратились в кегли. Все, включая нас с тобой. Кто-то выстроил схему, в которую Головин не вписывается.

– Он не хочет никуда вписываться. Он сам по себе.

– Титан промышленного возрождения? Таких не бывает.

– Погоди, Олег, а что же мы будем делать? Я позвоню ему.

– Попробуй, – пожал плечами Данилов. Даша взяла мобильный. Набрала номер:

– Алло! Папа! Папа! Это я! Включи телефон! – Девушка нажала отбой. – Сейчас еще раз попробую.

– Что такое?

– Автоответчик.

– И что удивительного?

– Это его личный номер. Который он никогда не ставит на автоответчик. У папы три мобильных. А это личный. Ты понимаешь – личный!

– Понимаю. Только не нервничай.

– Я не нервничаю. Хотя нет, нервничаю, конечно. А вдруг с ним что-то случилось?

– Он никогда не отключает этот мобильник?

– Никогда.

– Даже если беседует с президентом страны?

– Я не знаю...

– Я знаю. При беседах высокопоставленных государственных мужей все электронные средства, которые можно использовать как записывающую или передающую аппаратуру, изымаются.

– Подумаешь, – скривилась в усмешке Даша. – Папа может себе позволить ничего не сдавать. Он...

– Да будь твой папа хоть римский! – рассердился Олег. – Система.

– Тогда позвоню пока домой.

– Пробуй.

Данилов казался безучастным. Усталость брала свое. Глаза слипались, голова пульсировала какими-то серыми всполохами, под ресницы словно насыпали песка, а внутри все подрагивало тревогой: мозг проигрывал недавнюю схватку, проигрывал ярко, рельефно, выжигая нервные клетки. Время от времени, пока Даша слушала длинные гудки, он следил за секундной стрелкой часов.

– Странно. – Даша выглядела совершенно растерянной. – Никто нигде не отвечает. Ни дома, ни в офисе. И ни один из папиных телефонов. И даже моя охрана. Никто.

Олег взял у нее мобильный, приоткрыл дверцу и с силой грохнул аппаратик об асфальт. Тот рассыпался десятками пластиковых брызг.

– Что с тобой, Олег?! – спросила встревоженно Даша, внезапно побледнела. – Странно... Я дозвонилась, но т а м никто не берет трубку... Нигде никто. – Голос девушки сел совершенно, она произнесла полушепотом:

– Может быть, всех убили?!

– Нет.

Данилов захлопнул дверцу, вильнул с обочины, проехал несколько улочек и выскочил на проспект, пронизывающий весь город. Влился в поток машин.

– Почему ты молчишь?!

– Не беспокойся. Твой папа жив.