Любовь и доблесть

За край бокала перельется,

Когда тревожный шум вокзала

Опустят в стынущий закат -

Нам расставаться не дано,

Нам расставаться не придется,

Пускай нас ждет в пути немало

Удач, восторгов и утрат...

И наши души сплетены,

Как руки – в призрачном прощанье,

И стук колес уже пророчит

Туманный и рассветный край.

А мы по-прежнему грешны,

И нас тревожат ожиданья -

Как по стеклу – дождиный росчерк,

Как ранней осени пора...

Колеса счет ведут по дням,

Стуча на стыках полугодий,

Бродяга-поезд вдаль несется,

Но раз уж так заведено -

Сожжем пустых сомнений хлам,

Прорвемся через непогодье!

Нам расставаться не придется,

Нам расставаться не дано...

...Когда пурпурное вино.

За край бокала перельется.

Песня Петра Катериничева «Когда пурпурное вино...».

«Когда пурпурное вино...» – повторила девушка сонным шепотом. – Мне кажется, ты хочешь что-то вспомнить и не можешь... Или – не решаешься... А я уже почти сплю... И вижу сон... Белый щенок барахтается в пене прибоя... Это к счастью.

Глава 59

Даша уснула мгновенно, и дыхание ее во сне было совершенно ровным. Данилов курил, глядя в темень за окном, вспыхивающую время от времени дальним переливом зарниц. Сон не шел. Стоило закрыть глаза, и он видел девушку у кромки волн, и воспоминание, что он так и не успел ее спасти, делалось острым, как боль. Даша права. Никто ничего у нас уже не отнимет из нашего прошлого. Ни счастья, ни боли. Но и – ничего не вернет.

Олег накрыл Дашу простынкой, вышел на балкончик, прилег на узкой оттоманке. Луна скрылась за деревьями, свет ее потускнел, а звезды, наоборот, сделались близкими, и Олег ощутил себя маленькой песчинкой, затерянной и в пространстве Вселенной, и во времени... В такие мгновения ему казалось, что живет он уже не одно тысячелетие и притом может вспомнить каждый миг этой бесконечной жизни, каждое мгновение, и это порой было мучительно, пока не приходило осознание того, что жизнь его на самом деле коротка, полна самоограничений, глупых порывов, несостоявшихся чувств... Когда-то, наверное, кто-то похожий на него вот так же ночью смотрел на звезды, и чувства его были схожими, и желания, а теперь – и прах его истлел и развеялся, и не осталось ничего, даже имени, носимого ветром... Когда-нибудь кто-то похожий на него будет вот так же смотреть на звезды и любоваться ими, учимый смутным томлением по краткости жизни и – чем-то еще... Может быть, надеждой на бессмертие?

Олег прикрыл глаза, а в голове заклубилась мелодия... «Давайте негромко, давайте вполголоса, давайте простимся светло...» А потом – другая мелодия и еще одна... И то, что началось полтора года назад и закончилось так скверно, теперь казалось чем-то вымышленным, нереальным, мнимым и в то же время виделось столь рельефно и ярко, словно произошло вчера... Чем все кончилось? Бесцветной фразой, сказанной бесцветным голосом: «Мир не изменился. Добрые дела наказуемы». И – вспышкой боли, отправившей его сознание в черный омут небытия.

Но это было потом. А что было сначала? Сначала была песня:

...Недавно гостил я в чудесной стране -

Там плещутся рифы в янтарной волне,

В тенистых садах там застыли века

И цвета фламинго плывут облака.

В холмах изумрудных сверкает река,

Как сказка прекрасна, как сон глубока.

И хочется ей до блестящей луны

Достать золотистою пеной волны.

Меня ты поймешь – лучше страны не найдешь...

Из песни Жанны Агузаровой.

...Она звучала в стенах крохотной захламленной московской гостинки, а за окнами тогда плыл февраль, промозглый, слякотный, а он пил неделю и другую, пытаясь смыть с души эту скользкую слякоть, и, когда бренди уже застилало сознание горячей мягкой волной, он нажимал клавишу кассетника и в который раз крутил эту песню. А потом – засыпал. И ему снилось море.

Он не выходил из дома почти месяц. И не хотелось ему никуда выходить, потому что и возвращаться было некуда. Та, что была женой, ушла, и время ушло, а он все перебирал в памяти картинки давней-давней осени и ждал, что она вернется... И вспоминался другой февраль, давний, когда огонь свечи согревал их ночами...

В этой комнате бродит февраль -