Любовь и доблесть

Данилов вернулся на кухню, подумал, выплеснул остатки кофе в чашку, глотнул. Теперь кофе горчил. А голова вдруг сделалась чугунно-неподъемной, сказывалось напряжение «милого» разговора с Корниловым и пережитый шок, когда Кеша вдавил дуло пистолета в висок Даше... А в душе закипала, будто грязная пена, злость: не к кому-то конкретно, вообще... Хотелось выйти на улицу, спросить первого же бродягу, почему без шляпы, и дать в ряшку!

Олег сгреб чашку и с силой метнул в стену. Чашка раскололась, по стене медленно сползало пятно гущи. Олег усмехнулся невесело. Когда-то, по ранней молодости, бывал он разгулен, а если мама уезжала в санаторий, квартира превращалась в питейно-запущенное заведение для ближних, дальних и сочувствующих... И он, бывало, просыпался рядом с незнакомой девицей, пил, засыпал снова... И метался во сне и наяву, наблюдая череду необязательных людей и необязательных отношений, пытаясь обрести в вине то тепло, какого ему так не хватало...

Оправдание, как многие, находил в лукавых строках Хайяма:

Я у вина – как ива у ручья, Поит мой корень пенная струя.

Так Бог судил. О чем-нибудь он думал?

И брось я пить – Его подвел бы я.

А еще, подражая Хайяму, бил посуду. После того как выпито вино, нужно расколоть чашу или кувшин, чтобы любовь и тепло девушки, с которой это вино было разделено, не иссякли никогда... Чаши кололись с сухим треском, вот только той, с кем Данилов хотел бы выпить кубок вдвоем, не было. Он пил один, отстранение наблюдал коловращение вокруг и продолжал превращать чаши в осколки, словно множа свое одиночество...

А потом был озноб. «Опять стекло оконное в дожде, опять туманом тянет и ознобом...» Даже от воспоминаний спине стало холодно и неуютно, и вроде даже потянуло сквознячком, и Данилов вдруг понял, что тянущий холодок – не плод размягченного воображения, он настоящий, но – опоздал. Сильные умелые руки прихватили запястья сзади и вывернули так, что он впечатался лицом в стол.

– Что с Дашей? – спросил требовательно густой встревоженный голос.

– Спит, – ответили ему. – Дышит ровно, судорог нет, зрачок реагирует нормально, пульс хорошего наполнения, – заговорил быстро кто-то. – Просто спит.

– Уверены?

– Мы можем сейчас же отправить ее...

– Не нужно. Она поедет со мной. – Человек уверенно прошел в кабинет-кладовую, пророкотал низким баритоном:

– Костры они тут жгли, что ли...

Затем оттуда послышалось сдавленное мычание Корнилова.

– А ты, Сережа, меня уже и похоронил, – произнес голос укоризненно, с едва заметной горчиной.

– Сашка... Петрович... Я...

– Якорь для буя. Вот ты кто. Гнида.

– Александр Петрович, мне...

– Заткнись, Корнилов. Я ведь на Зубра грешил. А он мне еще когда-а-а идею кинул... Ладно. Пакуйте этого, ребята, с ним будем на дальней даче разбираться.

Вдумчиво и неспешно.

– Сашка...

Послышался хлесткий звук затрещины, треск материи, словно кого-то резко выдернули вверх за шиворот.

– Заткнись. Горько мне. Хоть и знаю: предают только свои, а горько. Было у меня трое своих. Наташа умерла. Дашка мала. Третьим был ты. Я тебя, гниду, берег. От многого берег. Все тебе дал, чтобы соблазна у тебя не было. Не хотел один оставаться. А ты – предал.

– Сашка...

– Рамзес, – отчеканил человек по складам. – Для тебя я теперь Рамзес. На весь остаток дней. – Добавил другим тоном:

– Пакуйте этого.

Человек вошел на кухню. Приказал:

– Отпустите.

Олегу высвободили руки. Перед ним стоял крупный, плотный мужчина, полуседой; подбородок был тяжел и квадратен, серые глаза смотрели сосредоточенно, а вместо губ была лишь плотно сжатая щель рта.

– Ты и есть Данила-мастер?

– Кому как.

– А мне как?

– Да как всем.

– Ладно, не скалься. Нечего нам с тобой делить, волк.

– Я не волк.

– Да хоть горшком обзовись, Олег Владимирович Данилов. Я кое-как в курсе твоих пробегов. Того, другого ты завалил?

– Кто знает? Темно было.

– Учился?

– Рефлексы.

– Слава богу, люди еще живут рефлексами. Живи мы разумом – давно поистребили бы друг друга.

– Да?

– Редкий выстрел. Будем считать: это была дуэль.

Выстрел действительно был редким; и на дуэль походило, вот только противник прикрывался Дашей. Говорить это Головину Олег не стал. Даже от воспоминания его прошиб холодный пот.

– Жарко? – насмешливо поддел Головин.

– Душно.

– Значит – душа тоскует. Не беспокойся. Жмура уже упаковали.

– Мне что за дело.

– Осторожный? Нет, Данилов, дело на тебя есть. Вернее, было. Мой бывший стряпчий стряпал. Костя, – позвал он.

Молодой человек неопределенной наружности подошел, вынул из черной кожаной папки картонную, мышиного цвета.

– Простенькое дело. О злостном хулиганстве, нанесении побоев, убийстве...

Гниль полная. О прочих твоих подвигах даже я – понаслышке. Ну да догадки, наслышки и досужие сплетни к делам не пришивают, факт. И этого тоже, считай, нету. Картон один остался. Рад?

– Счастлив просто.

– Ершист. Стреляешь быстро. Метко. Работать ко мне пойдешь? В службу безопасности? Или – ты умником себя числишь? Холдинг дам. Две газеты и журнале.

Забирай, директорствовать будешь.

– Нет.

– Гордый?

– Усталый.

– Отдохни. Потом решишь.

– Вряд ли.

– Ты что-то спросить хочешь? Спроси.