Любовь и другие диссонансы

Иногда помогало чтение. Но когда в три или даже в пять утра она откладывала книгу, тревожные думы снова подступали, и она терла глаза, и тянулась за ингалятором — в надежде, что хотя бы сегодня не умрет.

Анна смирилась с мыслью о том, что ей предстоит так прожить всю оставшуюся жизнь: в непрестанной борьбе с депрессией. И боролась с ней, используя все известные рецепты: новая прическа, уборка, шопинг, вечеринка…

Недавно кто-то поведал ей о новом средстве от бессонницы: облиться прохладной водой и лечь, не вытираясь. Пока шла из ванной к кровати, Анна начинала дрожать, но потом забиралась под одеяло и — о радость! — минут через пятнадцать, как правило, действительно засыпала.

Теперь мучениям пришел конец — потому что она твердо знала, что скоро заглянет в глаза Струне. Они у него такие внимательные, такие печальные… Анна читает в них одни и те же вопросы: «Ты не уйдешь? Не бросишь меня? Никогда-никогда? Ты всегда будешь со мной? Точно?»

Последняя запись в ее дневнике:

Нет такой улицы, такого парка, моста, клуба, дома, вагона метро, кинотеатра, где бы не было твоей тени рядом, где бы я не скучала по тебе, не спорила с тобой, не плакала от обиды, не улыбалась тебе, не лежала рядом с тобой, глядя в небо, на траве, не перечитывала твоих писем, не просила тебя о чем-то, не спорила с тобой, не понимала и прощала, целовала и отпускала, не отворачивалась, не искала ответы, не строила планы на будущее, не кричала от боли, не молчала, не искала и находила тебе оправдание, обвиняя себя, не ездила кругами по городу, не пропускала свои остановки, не любила тебя до ненависти. Нет такого уголка моего мира, живого ли, придуманного, нет такой комнаты, где бы тебя не было со мной все эти годы.

Перечитала, закрыла дневник. Когда человек счастлив, ему нечего сказать.

— Боль — такая же неотъемлемая часть жизни, как счастье, — произнесла вслух. — Без ночи не будет дня. Я живая, я смеюсь, мне больно. У меня есть сердце, моя душа то поет, то плачет. Для классики — черный, белый, нейтральный серый — я слишком живая сейчас! Я пишу красным — и чернила беру в своих венах.

Она вспомнила о знаменитой Гале, Елене Дьяконовой, жене Сальвадора Дали. По многочисленным свидетельствам, Гала была из женщин, у которых чрезвычайно развит материнский инстинкт. Только направлен он был не на детей, а на мужчину. Как известно, свою единственную дочь Сесиль она не любила, посвятив себя Сальвадору Дали и его таланту. «Любовь — это дар, — подумала Анна. — И то, что она незаслуженная, только доказывает, что она настоящая».

Однажды перед Новым годом она, как всегда, смотрела по телевизору «Иронию судьбы, или С легким паром». Актеры рассказывали о пробах, съемках, о своих ролях, о том, что в фильм не вошло. А потом слово дали Рязанову. И он сказал: «Знаете, почему эта картина получилась? Потому что я в то время был очень сильно влюблен!»

«Со мной сейчас происходит то же самое, — поняла Анна. — Как же я не видела этого раньше! Чтобы все получалось — надо влюбиться!»

Впервые в жизни ей хотелось сделать что-то особенное для мужчины: заботиться о нем, купать его, ласкать, раствориться в нем. Эти желания давно поджидали ее, как забытые книги на полке.

Анна давно мечтала съездить в Петербург и побывать в Царском Селе. Еще в Орле, школьницей, много читала о нем, а дедушка рассказывал ей про лицеистов. Там, в Царском Селе, училась Анна Ахматова. Она была прекрасной пловчихой, ее даже называли наядой, и там она познакомилась с Николаем Гумилевым.

Анне захотелось поехать туда со Струной. Она набрала знакомые семь цифр.

— Марина Петровна, доброе утро! Как вы?

— Все хорошо Анечка. У вас что-то случилось? — спросила Марина Петровна.

— Марина Петровна, дорогая, я себя неважно чувствую, наверное, устала. Возьму больничный на несколько дней. Передайте, пожалуйста, Виталию Семеновичу, — уверенно лгала Анна впервые в жизни, и совершенно из-за этого не переживала.

— Конечно Анечка, главное поправляйтесь. Может быть, вам что-то нужно?

— Нет-нет, спасибо!