Любовь и другие диссонансы

Она ставила меня на лучшие рейсы, заступалась перед начальством, ограждала от глупых сплетен, доставала мне австрийские туфли на каблуке и следила, чтобы я не злоупотребляла спиртным.

У нее не было семьи в традиционном понимании, но был любимый человек; разумеется, пилот, разумеется, командир корабля, красивый седеющий мужчина с широкими плечами, большими руками и обручальным кольцом на безымянном пальце.

Они встречались, когда позволяло расписание рейсов, у нее в квартире, однокомнатной малометражке недалеко от аэропорта. Дом был ведомственный, и соседи-коллеги приветливо здоровались с командиром корабля, когда он заходил в ее подъезд. Веру в доме ценили как активного борца с коммунальными службами и прочими бытовыми проблемами. Их роман продолжался чуть ли не двадцать лет, что требовало от Веры, как я способна понять теперь, огромного труда, терпения, и любви, конечно, любви.

— Любви… — повторила Анна.

— Однажды мы летели в Ташкент, я заметила, что она неважно выглядит. Она призналась: «Я беременна, срок большой». Я молчала, потрясенная. Моя мама была младше Веры на семь лет, и мне это казалось невозможным, невероятным, какая может быть беременность? «Я семь абортов уже сделала, — сказала Вера. — А может, и все десять. Больше не хочу. Пусть родится». И замолчала. В ее светлых глазах отражалась я.

Работу она оставила недели через две — повышенное давление, почки, белок в моче, преэклампсия. «А что вы хотите, в вашем возрасте…» — цинично говорили ей молодые акушеры. Она навещала подруг редко, не хотела, чтобы ее видели жалкой, больной, постаревшей, а командиру корабля запретила появляться у нее раньше чем через полгода. Он звонил, дежурил у ее дверей, покупал продукты и цветы, оставлял под дверью, она забирала потом, писала ему письма, думаю, прекрасные, думаю, про любовь, про что же ещё.

Месяца три она лежала, вообще не вставая, в ЦКБ; в окна стучались зеленые ветви клена, потом они пожелтели, а когда облетели, у Веры родилась девочка. Вера умерла на второй день после рождения дочери. На вскрытии у нее обнаружили рак почки, запущенный — не знаю, почему не диагностировали раньше.

Ирина легко отстранилась, вынула из кармана мобильный телефон. Ткнула в какую-то кнопку. Показала дисплей Анне. Там была фотография молодой кудрявой девушки, в брови колечко — пирсинг. Девушка широко улыбалась.

— Верочка моя, — Ирина погладила девушку по лицу. — Я взяла ее к себе. Пришлось даже брак тогда оформить, фиктивный. Усыновлять разрешали только семейным парам…

Анна молча переводила взгляд с Верочки на Ирину. Спросила сквозь слезы:

— А как же командир корабля?

— Он умер через два года после Веры. Инсульт и что-то такое еще. Полтора года лежал. Его старший сын теперь работает у нас в компании. Хороший, умный мальчик. На отца похож. Только чуть пониже ростом. Ну, будет, будет, Анечка, я просто хотела доказать вам, что жизнь настолько… непредсказуема, что никогда нельзя отчаиваться. Никогда.

Наконец-то закончился этот день. Был момент, когда мне казалось, я не дотяну до конца приема, просто умру. И никто не заплачет. Сергей устроит мне пышные похороны и через три месяца приведет в дом хорошую здоровую девушку. Она родит ему троих пацанов и будет готовить полноценный обед: первое, второе и компот…

Опять эти лица перед глазами, каждый день лица. Новые. Разные. Кажется, это и есть жизнь. То в подвешенном состоянии, то в стремительном полете в трубе. Этакий глобальный аквапарк.

…А я бы хотела исчезнуть.

Стереться с лица планеты и из памяти большинства знакомых и приятелей. Может, утром, в тумане, мороком — или ночью рассеяться тенью. И чтобы у родителей — другая дочь, у деда — другая внучка. Нормальная, адекватная реальности. Моя нескладная история заканчивается, моя налаженная жизнь разваливается.

Почему-то вспомнила, как летом ездила в командировку в Ростов-на-Дону, странный город, очень южный, очень шумный и жаркий.