Любовь и дружба

Не желая, однако, действовать сообразно лишь своим, весьма нетвердым знаниям о выносливости лошадей, я обратилась за советом к форейтору, который, как выяснилось, придерживается на сей счет моего мнения. А потому мы сообща приняли решение в ближайшем же городе сменить лошадей и остаток пути проделать на почтовых. Прибыв на последнюю станцию, находившуюся всего в нескольких милях от дома родственника Софии, и не желая навязывать ему свое общество, мы написали ему очень изящное, продуманное письмо, где описывалось наше отчаянное положение и говорилось о нашем намерении провести у него в Шотландии несколько месяцев. Как только письмо это было отправлено, мы приготовились следовать за ним и с этой целью уже садились в экипаж, когда наше внимание привлекла въехавшая на двор станции карета с короной, запряженная четверкой лошадей. Из кареты вышел джентльмен весьма почтенных лет. Стоило только мне его увидеть, как сердце мое взволнованно забилось, и, бросив на него взгляд не столь мимолетный, как в первый раз, я испытала к этому человеку внезапную симпатию; догадка меня осенила: то был мой дед. Убедившись, что в своих предположениях я никак не могла ошибиться, я в ту же минуту опрометью бросилась вон из экипажа, где только что разместилась, и, последовав за сим знатным незнакомцем в комнаты, куда его проводили, бросилась перед ним на колени и взмолилась, чтобы он признал во мне свою внучку. Пожилой джентльмен вздрогнул и, внимательно изучив черты моего лица, поднял меня с колен и, по-отечески крепко обняв, воскликнул:

«Как же мне не признать тебя?! Тебя, вылитую копию моей Лаурины и дочери Лаурины, светлый образ и подобие моей Клавдии и матери Клавдии! Да, я торжественно заявляю: ты — дочь первой из вышеназванных и внучка второй!»

В эту минуту, обеспокоенная моим внезапным бегством, в комнату за мной следом вбежала София, и, стоило сему по чтенному джентльмену бросить на нее пусть и мимолетный взгляд, как он с ничуть не меньшим изумлением вскричал:

«Еще одна внучка! Да, да, я узнаю тебя, ты — дочь старшей дочери моей Лаурины, о чем неопровержимо свидетельствует твое сходство с красавицей Матильдой».

«Ах, отвечала София, — стоило мне только увидеть вас, как сердце мне подсказало: нас связывают тесные родственные узы. Вот только какие именно?.. Этого я определить не смогла…»

Тут он раскрыл ей свои объятия, и, пока они нежно обнимались, дверь в комнату распахнулась, и на пороге вырос молодой человек редкой красоты. Стоило только лорду Сент-Клеру (а это был он) увидеть его, как он вздрогнул, отшатнулся и, воздев руки, вскричал:

«Боже! Еще один внук! Какое счастье! На протяжении каких-нибудь трех минут я обрел сразу нескольких наследников. Это, в чем я нисколько не сомневаюсь, Филандер, сын прелестной Берты, третьей дочери моей Лаурины. Теперь, чтобы собрались все внуки моей Лаурины, не хватает лишь Густава!»

«А вот и он! (воскликнул юный красавец, который в это самое мгновение вошел в комнату). Перед вами тот самый Густав, которого вы так хотели видеть. Я — сын Агаты, четвертой и самой младшей дочери вашей Лаурины».

«Я вижу, что это и в самом деле вы, — сказал лорд Сент-Клер. — Но скажите мне (продолжал он, с опаской глядя на дверь), на этом постоялом дворе есть и другие мои внуки?»

«Больше ни одного, милорд».

«В таком случае я, не мешкая более, обеспечу вас, всех до одного. Вот четыре банкноты по 50 фунтов каждая… Возьмите их и помните, что свой долг отца и деда я исполнил».

И с этими словами он незамедлительно покинул комнату, а затем и дом.

Прощайте.

Лаура.

Письмо двенадцатое

Лаура — Марианне (продолжение)

Можете себе представить, как были мы удивлены внезапным отъездом лорда Сент-Клера.