Любовь и дым

Ребекка не представляла, что делать. Вместо этого она лишь отчаянно пыталась забыть о том, где находится и как одета, а вернее, раздета, забыть о мужчинах, смотревших на нее снизу вверх красными и жадными глазами, купивших этот танец. Она закрыла глаза и стала думать об Эрин, о матери, о неоплаченных счетах. Затем ритмичная музыка захватила ее. Это просто работа. Это просто работа.

Дант поджидал ее прихода. Она вернулась далеко за полночь. Сначала он побледнел, потом покраснел, когда она рассказала ему, откуда пришла, чем занималась.

— Боже мой, ну почему ты мне не сказала? Я бы подыскал для тебя что-нибудь другое!

Чувства, так долго сдерживаемые, хлынули наружу. Лицо ее искривилось:

— Ничего не было! Я искала! Я на самом деле искала!

— Говорят, что жирный подонок, который заведует этим кабаком, нанимает девушек для танцев, а потом торгует ими. Он сутенер, Ребекка.

— Сутенер?

— Он продает девушек мужчинам за деньги.

Она уставилась на него, пораженная смыслом сказанного. Глаза ее наполнились слезами, они повисли на ресницах и потекли по щекам обильными потоками.

— Но больше ничего нет, Дант. Что же мне делать?

Он сочувственно коснулся ее плеча, вздохнул и обнял ее.

— Ничего, все в порядке, — шепнул он ей, — ничего, ты так далека от всей этой грязи.

— Для одного старика я танцевала шесть раз, — рыдала она на плече Данта. — Шесть раз! Он не пытался щупать меня, как другие, не совал мне денег в мой костюм… Он давал мне двадцать долларов каждый раз. Каждый раз! Когда он давал мне деньги, а при этом кланялся и целовал мне руку, я чувствовала себя ужасно.

— Забудь об этом, — тихо сказал Дант и погладил ее по голове.

Они стояли посреди ее комнаты, в которой он поджидал ее возвращения. Был май месяц, окна открыты, через них в комнату проникал теплый ночной воздух. С потолка на проводе свисала электрическая лампочка, свет от нее был тусклым и желтым. Она чувствовала тепло и силу его рук, слышала биение его сердца. Ей было уютно и спокойно. Она прислонилась к нему. Она так устала. Так ужасно устала…

— Дорогая, — вымолвил Дант. Голос его стал сиплым от волнения. Она почувствовала, как что-то твердое уперлось ей в живот, и поняла, что происходит.

— Извини, — сказала она, пытаясь высвободиться из его объятий.

— О, дорогая, — прошептал он, наклонив голову и лаская ее губы своими губами. Поцелуй его был мягким и почти робким, как будто он боялся, что она возмутится. Такого с ней еще не было. Он всегда так добр к ней, она так многим ему обязана. Она любила его с той нежностью, которой не было и в помине во время ее краткой влюбленности в Эдисона, и ощущала потребность быть любимой — эта потребность была как боль.

Она повела его в спальную комнату. Там, в темноте, рассеиваемой лишь тусклым светом из другой комнаты, они вдохнули дыхание друг друга и ощутили вкус друг друга. Он взял ее лицо в свои руки, прижал губы к ее глазам, целовал их, целовал ее брови и ее скулы, ее подбородок. Он провел ладонями по ее плечам, сомкнул ее руки вокруг себя, укачивая ее в самозабвенной радости.

Она ощутила мышцы его спины, вдохнула запах его тела, почувствовала на губах соленый вкус его пота. Дрожащими пальцами она вытащила из джинсов его рубашку, и руки ее скользнули внутрь, проведя ладонями по его груди.

Они медленно легли на провалившийся матрас и скрипящие пружины ее кровати. Дант замешкался, расстегивая пуговицы ее платья, у него перехватило дыхание, когда он стал ласкать нежные очертания ее груди закрытыми веками, прикасаться к ним всем своим лицом. Она почувствовала, как его горячий и влажный язык нежно коснулся одного соска, потом другого. Он ласкал пальцами ее плоский живот, медленно скользя вниз, пока не достиг пушистого островка.

И замер.

Ребекка почувствовала, как он содрогнулся. Он тесно прижал ее к себе, медленно раскачивая и уткнувшись лицом ей в шею. Она вдруг ощутила на шее его слезы.

— Что случилось? — прошептала она в волнении, провела руками по его телу, как будто ища рану, которая доставила ему боль.

— Я не могу. О Боже мой, дорогая, я не могу.

— Но почему? Разве ты… разве ты не хочешь меня? — Голос ее был напряженным и испуганным. Она быстро провела пальцами по его телу, но напряженность, возбудившая ее, исчезла.

— Больше жизни, больше жизни. — Он остановился на мгновение, она услышала скрип его зубов, а губы скривились в какую-то гримасу.

Огорченная, она спросила:

— Что случилось? Дант, скажи мне.

— Молчи, молчи. — Голос его был хриплым от волнения. — Это не твоя вина, а моя.

— Я не понимаю!

— Просто я вижу тебя — как мадонну с младенцем, как Пресвятую Деву, слишком священную, чтобы ее можно было коснуться. Я вижу тебя в крови, но не кричащую от родовых мук. Я вижу тебя как Марию, мать Господа, который прощает человеческие прегрешения против нее. — Голос его оборвался. — Я вижу тебя где-то очень высоко над собой!

— Но я вовсе не такая!

Он конвульсивно сглотнул:

— Для меня ты такая.

— Мария была чиста и не совершала ошибок, как я. Она не покинула своих мать и сестру. Она не бросила свое дитя. Она не танцевала обнаженной перед… перед мужчинами.