Любовь и фантастика (сборник)

Навстречу жабе уже вели следующего – бородатого, который отвесил Юстину тумака. Лекарь завернул ему рукав, полоснул ланцетом – бородатый не дрогнул; закапала кровь, жаба слизнула каплю, подумала и изрекла:

– Нет.

Бородатого увели в дверь налево. Лысый предложил жабе домохранца, а стражники вели уже следующего Юстинового товарища, на ходу поддергивая тому рукав…

Неровный строй волновался. Кого-то, успокаивая, огрели плеткой; Юстин стоял, разглядывая жабу, пытаясь понять, страшно ему или нет.

Страшило всех одно – непонятно, что происходит. «Да»-»нет». Как тогда, когда Хозяин Колодцев бросал монетку. Будущее возникает ежесекундно…

– Я боюсь, – скулил мальчик.

Акир молчал.

Все происходило очень быстро. Строй у стены таял; жаба выдавала приговор то немедленно, едва получив каплю чьей-нибудь крови, а то задумывалась на минуту, и тогда лысый доставал из кувшина очередного домохранца и начинал соблазняюще вертеть у жабы перед глазами. Прошли странное испытание первые десять человек; три было «да», семь – нет. Прошли испытание двадцать; восемь было «да», двенадцать – нет. Юстин чувствовал, как нарастает волнение; он стоял сорок восьмым, перед ним к жабе отправился Акир, и, попробовав его кровь, жаба сразу же сообщила:

– Да.

Акир был семнадцатым из тех, кто отправился направо.

Юстин двинулся к лекарю сам – стражник просто шел рядом. Юстин протянул руку с уже поддернутым рукавом; лекарь, порядком уже усталый, полоснул ланцетом, но Юстин не почувствовал боли. Липкий жабий язык был совсем близко; Юстинова кровь, рубиново-красная, закапала в таз, брызги полетели на штаны – жаба не сразу нашла языком летящую каплю. Наконец, приняла кровь и сглотнула; Юстин ждал. В зале оставались только он – и напуганный мальчик за его спиной (не считая, разумеется, лысого, лекаря, стражников и жабы).

Лекарь залепил Юстинову руку пластырем.

Жаба молчала. Вокруг было очень тихо. Даже мальчик не всхлипывал.

Жаба молчала. Юстину впервые сделалось страшно в этом зале – страшно по-настоящему.

Лысый – от него пахло сладковато и неприятно – вытащил из почти пустого кувшина полудохлого придавленного домохранца. Юстин гадливо отстранился; домохранец был в обмороке, шесть его ножек безвольно болтались, когда лысый тряс приманкой перед полуприкрытыми глазами жабы.

– Нажралась, – шепотом сказал кто-то из стражников.

Лысый бросил бесчувственного домохранца обратно в кувшин. Вытащил другого –тоже примятого, но подающего признаки жизни. Юстин поразился – как он берет эдакую гадость руками?!

Новый домохранец вяло пискнул. Жаба открыла глаза.

– Да, – глухо сказал длинный рот.

И Юстина подхватили за плечи, и подтолкнули к проему двери направо.

* * *

Их набралось девятнадцать человек – тех, вкус чьей крови оценен был жабой как «да». Среди несчастных – или счастливчиков? – оказались и Акир, и тучный юноша, во время испытания упавший в обморок, и мальчик, представленный жабе последним.

Теперь с ними обходились если не почтительно, то по крайней мере вежливо. Повели в баню, потом накормили сытно и вкусно; когда Юстин получил обратно свою одежду, она оказалась выстиранной и высушенной. Одетые во все чистое, с чистыми пластырями на руках, отобранные жабой счастливчики – или все-таки несчастные? – оказались запертыми в просторной, богато убранной комнате, где на полу вместо соломы имелись ковры, а вдоль стен вместо лавок помещались высокие перины с подушками.

Никто ни о чем не говорил – не было сил. Товарищи по несчастью – или по удаче? – повалились на перины и долго лежали молча, глядя в пол и в потолок, за полчаса не было сказано ни слова – однако никто не спал.

Наконец, молчание нарушил тучный юноша со слабыми нервами.

– Меня скоро заберут отсюда, – сказал он, будто продолжая давно начатый разговор.

Никто не ответил. Молчали еще минут пять; Юстин сидел, привалившись спиной к стене, и разглядывал невольных своих товарищей. Самому старшему было лет двадцать восемь-тридцать, младшему, мальчишке, оказалось при ближайшем рассмотрении лет четырнадцать-пятнадцать – правда, страх и отчаянная жалость к себе делали его моложе на вид. Чем больше Юстин смотрел, тем сильнее ему казалось, что подросток чем-то похож на Акира. Будто брат; это было тем более странно, что они явно не были знакомы прежде.

– Я здесь случайно, – снова сообщил тучный.

Акир потрогал пластырь на руке. Поморщился.

– Не в войско нас забрали, – задумчиво сказал жилистый парень с оловянной серьгой, – ох, не в войско…

И обернулся к Юстину:

– Ну, ты… что ты там говорил? Про специальный приказ? Что знаешь?

– Ничего не знаю, – сказал Юстин, которому сделалось неуютно под восемнадцатью требовательными взглядами. – Слышал… те, что везли меня, спрашивали, не натворил ли чего, не болтал ли в тавернах…

Восемнадцать лиц помрачнели. Каждый, по-видимому, пытался вспомнить за собой более-менее весомую вину; всеобщее раздумье оборвал Акир.

– Брехня, – сказал он без особой, впрочем, уверенности. – Если по крови судили… По крови! Значит, мы особенные. Перины постлали, ковры, стол накрыли, как благородным – значит, будет честь.