Домашева. Так от че про мастера одного хочу, чтоб вы знали. Чтоб, пока не выпили… Я ишо в России тогда жила, под Псковом.
Нина. Как будто сейчас в Америке.
Штапов. Старые люди Сибирь отделяют. За хребтом Россия, здесь Сибирь. Правильно, мамаша?
Домашева. Но, но. А война-то от нас уже туда, подале отодвинулась. Правда, токо-токо. И понаделал Лареонов Мишка, умелец наш деревенский, понастрогал ружей деревянных от бандов разных.
Нина. От банд.
Домашева. Эти ишо хужее немцев. Прямо натуральные звери. И при немцах бандитствовали, и при наших. Кругом овражились. Смотри, какие бедовые. Понастрогал Мишка ружьев, по всей деревне раздал. Ходите, говорит, все с ружьями, пусть бандюгские лазутчики видят, каки мы защищенные. Нас и не трогали. Он их так изладил: не отличишь от настоящих. Потом-то даже военный из города приезжал удивлялся. Вот. А тут прибегает с хутора Варька, тоже Лареонова, – у нас полдеревни Лареоновы – мамку, говорит, убили, а я убежала вот. А бандюги в их дому расположились, однако, че-то пьяное пьют. Тогда Мишка и говорит: «А давайте их, ребята, напугаем да и в плен зацапаем. Их там всего пять человек, а мы дедов да кто из пацанов порослее пошлем туда. Пусть они покричат имя, чтоб сдавались, ружьями помаячут… Те увидят, что нас поболе да с ружьями, – и сдадутся. А начнут пулять по ним, я им сюприз приготовил». Так и сделали. Взяли хутор в круг, предложение им сдаваться поступает, а те ни в какую. Но выйти тоже опасаются: все ж таки нас поболе, против их, как целая армия. Тут ишо бабы подвывают, страх наводят, и токо бандюги застрочили по народу-то, вытаскивает из лощины Мишка с мальчишками пушку: «Ах, вы мать-перемать! Заряжай, ребята, раз выходить не хочут! Всех их счас в домовину загоним, раз не слушаются». И голос у его громовой сделался от волнения. Че вы думаете? Руки задрали, ружья побросали: вот мы, нате нас. Уж били их били… Двух насмерть прямо, в болото закинули, а других до города всей деревней спровадили. А когда буча кончилась, кинулись пушку глядеть. Так в ей только ствол всамделишный, где-то он его нашел. Все други детали деревянны и дегтем закрыты. А Мишка рядом сидит, воздух глотает, ниче сказать не может, и запах от его-о… Обделался мужичок со страху. А никто не засмеялся. Мы уж потом думали: как можно было на таку дурость пойти?
Собежников. Молодой он был?
Домашева. Годов я тебе уж и не скажу… А сын Мишкин с мужем моим однолетки, а Павел, сынок мой, с Мишкиным внуком вместе учился. Вместе и воевать пошли, и полегли, однако, вместе. Взрослый уж был мужичок. Начальство потом приехало, спрашивают: «Нам че же, всю деревню за бандюг этих награждать? Медалев не напасешься». А на пушку с ружьями все удивляются. Ну, мы Михаила и выдвинули. Дак когда награждали его, начальник один и говорит: «Мастер ты, Лареонов, замечательный, и ум у тебя тоже мастерский, как ты этих ворюг-бандитов объегорил. Молодец».
Штапов. Случается.
Домашева. Дай Бог вам здоровья. Вы сказали, а мне в уму проклюнулось. Вспомнила.
Штапов
Собежников
Стоков. Вроде не пила, баб Ксюша?
Домашева. Я, милый, на ее тыщу лет глядеть не могу. Не знаю, куда прятаться от ее.
Пасюкина. Ишь ты, еще психует. Ух, бабка.
Штапов. Серьезная у вас мамаша.
Нина. Ну-ка, все скисло.
Стоков. Чтоб все у нас было хорошо.
Нина
Штапов. Что значит – брошенная?
Стоков. Приятель у нас есть, поэт. Пошел на вокзал за сигаретами, а там старуха сидит, плачет. Вот привел, сам исчез.
Штапов. Как ее звать?
Собежников. Ксения Алексеевна.
Штапов. Ксения Алексеевна! Гена, пусть выйдет. Ксения…
Стоков
Домашева. Ой, опять беда на меня…. Оё-оё-оё…
Стоков. Никакой беды нет…
Штапов. Вы как на вокзал попали?
Домашева. Дак Иван, муж Лизаветин, привез.
Штапов
Домашева. Иван?
Штапов. Иван, Лизавета… Головы поотрывать. Где живут, работают?
Домашева. Внучка… Внученька. Ей, однако, тоже деваться некуда… Вот и запамятовала. Ох ты… Ох, господи.
Штапов. Где они живут? В поселке? В городе?
Домашева. Вы пошто на меня так грозно? Ли хулиганка какая, ли пьяница?
Нина. При чем тут пьяница?
Пасюкина. Спрашивают, отвечай.