Любовь и ярость

Слева от него припало к земле низкое, приземистое здание, от него к монастырю вела крытая галерея. На крыше дома высилась узкая колокольня и жалкие остатки плюща ещё цеплялись за холодные каменные стены в последней отчаянной попытке выжить. Откуда-то изнутри до Колта и остальных донеслись неясные звуки нежных женских голосов, поющих псалом. Если бы не звуки пения, монастырь казался бы вымершим.

Древний запор на железных воротах не выдержал удара прикладом винтовки и дверь с резким, пронзительным скрежетом отворилась. Колт с некоторой опаской вошел внутрь, махнув рукой Бриане и Бранчу, чтобы не отставали.

Как будто в ожидании их прихода, из-за угла церкви вынырнула кругленькая приземистая женщина и заторопилась им навстречу. Из-под туго накрахмаленного белоснежного чепца не выбивалось ни единого волоса, плотная ткань туго охватывала скулы и подбородок, а заостренный колпачок угрожающе кивал. С него на плечи монашки спускалась короткая белая вуаль.

Когда женщина подошла ближе, путешественники убедились, что в её неприветливом лице нет и намека на гостеприимство. За толстыми стеклами очков прятались холодные, острые, как буравчики глаза, а тонкие губы были плотно сжаты. Широко, по мужски шагая, женщина направилась прямо к ним.

- Что вам здесь нужно? - резко спросила она по-французски.

Как можно мягче Колт объяснил, что он разыскивает Даниеллу Колтрейн, свою сестру, которая не так давно стала монахиней в здешней обители.

- Послушницей, - быстро поправила Бриана.

Глаза пожилой монахини остановились на лице молодой девушки, удивление во взгляде быстро уступило место презрению. Бриана опустила глаза и ахнула: на ней по-прежнему были одолженные у Бранча брюки и она, невольно поежившись, почувствовала себя на редкость неуютно.

- Моя сестра, - напомнил Колт, - я бы хотел поговорить с ней.

Монахиня смерила его негодующим взглядом. - Мне ничего не известно об этом. А вы спрашивали разрешения у матери-настоятельницы?

За спиной Колта прошелестел тихий шепот Брианы, - Она, возможно, даже не имеет права признаться, что Дани здесь. Или сама не знает об этом. Вступая в монастырь, девушка отказывается от всего, даже от своего имени, и получает взамен другое. А прежнее её имя может быть даже не известно.

Колт с сомнением покачал головой и снова повернулся к монахине. Послушайте, во что бы то ни стало мне нужно увидеть сестру и я добьюсь этого, даже если придется разобрать вашу обитель по камушку!

Монахиня, в испуге вытаращив глаза, отшатнулась: за все сорок два года, проведенные ею в обители Пресвятой Богородицы никто даже не пытался посягнуть на её власть, как только что сделал этот странный молодой человек. По освященным столетиями монастырским правилам, любого странника, постучавшего в двери святой обители, досыта кормили, но затем как можно быстрее отсылали прочь из монастыря. Никто не мог рассчитывать на большее и, насколько ей было известно, так было всегда, с того момента, как пятьсот лет назад на этих суровых неприступных скалах выросли стены женской обители.

Не колеблясь ни минуты, сестра Мария направилась к воротам и указала на узенькую тропинку, сбегающую круто вниз с Желтой горы, - Ступай с миром, сын мой. Что сделано, то сделано, - как можно мягче произнесла она, - Здесь больше нет никого, кого бы ты смог назвать своей сестрой.

Сдавленное рычание вырвалось у Колта сквозь стиснутые зубы. Ну, что ж, пусть будет так. Оттолкнув её в сторону, он кинулся к церкви.

За ним по пятам семенила сестра Мария, жалобно причитая, - Нет, нет! Немедленно уезжайте! Сюда нельзя! - Голос её пресекся. Ну почему он не слушает?! Все вступившие в монастырь давали обет отказаться от мира. Даже забыть о своих семьях и всех, кого они любили. Господь становился их семьей - их единственной семьей! И те, кого сестры навсегда оставляли, приходя сюда, должны были смириться с этим правилом, каким бы жестоким он не казалось.

Спеша за широко шагающим Колтом, сестра Мария в отчаянии ломала пухлые руки, - Послушайте же! - безнадежно взывала она. Наконец, он повернулся и с высоты своего роста уставился на нее. - Она не сможет даже поговорить с вами, ведь пойти на это значит нарушить свои обеты! Это строжайше запрещено. Вы только принесете ей горе, если ...

Колт резко отвернулся от задыхающейся женщины и ринулся вперед. Схватившись рукой за тяжелые двойные двери церкви, он одним движением резко распахнул их.

Пение смолкло и сорок пар глаз в замешательстве уставились на него. Колт никогда, даже в глубине души не смог бы признаться себе, как на него подействовала атмосфера, царившая в церкви, куда сквозь высокие стрельчатые витражи робко проникали солнечные лучи, бросая разноцветные отблески на бесчисленную вереницу коленопреклоненных женщин в одинаковых белых одеяниях. Все они казались одинаковыми, их молитвенные позы, склоненные головы, покорно сложенные руки.