Любовь и искусство

Что побуждает художника взяться за кисть? Каждый по – настоящему интенсивный творческий акт прельщает творца своей уникальностью и новизной. Художник остается человеком – вопрошающим, любопытствующим, познающим. Осознанно или бессознательно он стремится к открытию нового горизонта, нового пространства духовного существования, без чего для него немыслимы ни творческая свобода, ни полнота жизни.

Произвести на свет то, чего еще не было, – особое удовольствие для любого творца – и для живописца, и для математика, и для инженера – изоб ретателя. Но эта стремящаяся, взыскующая эвристичность каждый раз оказывается наполненной тем, что хочется назвать жаждой любви, откликом на ее призыв, страстным ее желанием. Художнику вновь и вновь хочется испытать «удовольствие» и «наслаждение от письма» (Р. Барт). Смешивание красок в нащупывании единственно верного колористического решения, тупики и прорывы музыкальной импровизации, поиск самого точного глагола в прозаическом тексте – все это немыслимо без любви к самой фактуре, самой ткани произведения, без любви к образу, модели, преображаемой или «из ничего» создаваемой реальности. Вновь и вновь художник стремится пережить волнительный момент самопревышения, почувствовать свой «человеческий максимум»[50] – оргазмическое ощущения взрыва, победного выплескивания творческой силы, сопровождаемого чувством глубокого удовлетворения. Именно надежда на повторение этой радости заставляет снова и снова садиться за письменный стол, подходить к мольберту, брать в руки резец.

Франц Кафка завещал уничтожить все, что вышло из – под его пера, потому что ценил только мгновения вдохновенной работы над текстом. Константин Коровин полагал, что «в начале всего… есть прежде всего любовь… необходимое безысходное влечение»[51]. В «страстной любви» к «красоте форм» признавался Пьер Жан Давид д´Анжер[52]. Главным «секретом» искусства называл любовь и Эмиль Бурдель. То, что создано «без пыла и любви», недолговечно и подвержено разрушается, – считал скульптор. – «… тот, кто не отдает свою жизнь своему произведению, не сможет оживить мрамор»[53]. Предельно внятную формулу любви – творчества вывел Уильям Хант: «Искусство есть Любовь»[54].

Творцу нужны новое небо и новые земли, но он никогда не согласится променять их умиротворенное созерцание на саму радость открытия, на радость бессонного стояния на борту корабля, без руля и ветрил прорывающегося к новому континенту. Впрочем, если верить Ван Гогу, даже это противоречие может быть снято. «С чем я могу сравнить это удивительное чувство, это удивительное открытие – «любовь»? – вопрошал художник. – Ведь полюбить всерьез – это все равно что открыть новую часть света»[55]. О неразрывной связи любви и познания (не только художественного) высказывался и Соломон Михоэлс: «Страсть познания самая сильная; ибо даже любовь есть, собственно говоря, разновидность этой страсти познания»[56].

Принято считать, что художником (да и творцом вообще) руководит некий «творческий инстинкт», почти животный, рефлекторный – своего рода «творческая функция», данная человеку как виду, но по разным причинам не у каждого индивида развитая до специфической способности. Наверное, в целом так оно и есть. Но есть и одно принципиально важное уточнение: именно любовь запускает механизмы ее включения. Показательно, что, размышляя о проблеме происхождения искусства, о первом опыте в области изобразительных художественных практик, Готхольд Лессинг был твердо убежден, что именно любовь «не уставала направлять руку великих древних мастеров»[57].

Приведенные высказывания теоретиков и мастеров различных видов искусства далеки от наивно – романтической риторики и поверхностных суждений обыденного сознания, в любую эпоху способного до предела редуцировать ценности, сводить к животно – физиологическому уровню любые продуктивные человеческие характеристики. Сила любви ощущается человеком искусства как объективная данность, как осязаемая реальность его душевного и духовного бытия. Художник творит прежде всего потому, что любит. Любит шероховатость холста, звучность красок, верность линий. Любит сам тактильный момент касания струн и клавиш. Любит префиксы и суффиксы. Любит пространство рождения смысла и пластики, где открывается возможность обостренного ощущения своей внутренней жизни, радостного напряжения творческих сил. Художник любит пребывать в любви.

Диалектика «творческого полета»