Любовь и испанцы

Мой собеседник повторил то, что мне уже доводилось слышать в других провинциях: «Дуэний больше нет, но по ночам молодые люди не гуляют сами по себе. Как вам известно, у нас есть вооруженные полевыми биноклями официальные vigilantes[133], призванные следить за тем, чтобы в парках и на пляжах соблюдались внешние приличия. До установления подлинно товарищеских отношений между полами все еще очень далеко. Однако люди хотят больше узнать о сексе, и я выступаю с лекциями по всей провинции. Кроме того, меня приглашают прочесть лекцию в Саламанк-ском университете. До церковников начинает доходить, что им, хотят они того или нет, придется идти в ногу со временем. Но секс по-прежнему остается «пугалом» для человека. Из всех смертных грехов испанцы больше всего боялись блуда и так в него вцепились, что почти забыли о существовании других способов грешить». «Это — не только испанская черта,— ответила я.— Такой образ мышления широко распространен в патриархальных социумах, а поскольку большинство социумов патриархальны...».— «...Мужская жажда власти,— закончил мою мысль собеседник,— как трясина засасывает женщину и вынуждает ее смотреть на секс глазами мужчины, то есть видеть в нем способ завоевать и подчинить себе другого человека, а не слияние с любимым, как это должно было быть».

«Люди всегда представляют себе андалусскую любовь как чарующий дуэт,— уже собираясь уходить, заметила я.— Я понимаю, что это — лживая картинка, доставшаяся нам по наследству от романтиков, но дуэты черноволосых красавиц, прятавшихся за своими rejas, и любовников, игравших на гитарах,— ведь звучали же они когда-то?» — «Никогда,— сказал доктор.— Дуэтов никогда не было. Только соло. Деятельный мужчина и инертная женщина. Живописно? Еще бы. И более музыкально, чем где бы то ни было еще. Rondas[134] молодых людей, поют ли они простые деревенские песенки или более изысканные городские мелодии,— это часть национальной традиции. Но музыка быстро кончается, а любовь, выраженная в написанных другими словах и мелодии, кончается еще быстрей. Птицы поют, пока длится брачный период, потом их песен не услышишь. Боюсь, что то же самое часто происходит и с молодыми людьми. Мальчик поет девушке серенады, поскольку это «принято», это часть процесса его взросления и превращения в мужчину. И точно так же раньше — как, впрочем, и теперь — среди юношей постарше было «принято» строить из себя донжуанов, чтобы иметь возможность похвалиться своими победами».

...Хотя миф о Кармен рухнул, я не могла удержаться от искушения притвориться, будто верю в него, и посетить старую табачную фабрику — место работы героини Мериме. Я заранее вознаградила себя за возможное разочарование, решив перед тем, как отправиться на фабрику, полакомиться batida (чем-то вроде замороженного санди[135]) в находившейся неподалеку роскошной гостинице. Серый камень и железные фонари делали огромный патио, куда выходили галереи и окна нескольких этажей спален, похожим на plazuela[136]. Под пальмами, потягивая напитки и благовоспитанно перешептываясь, сидели старушки-американки и инвалид в кресле на колесах. Batida стоила впятеро дороже, чем в элегантной чайной La Espaiiola[137], расположенной возле моего отельчика, а сажа из каминных труб, постоянно сыпавшаяся в патио, заставила меня поспешно ретироваться.

Табачная фабрика, где во время оно работала Кармен и где ныне помещается филологический факультет севильского университета, оказалась почти пуста. Вот-вот должны были начаться летние каникулы. Последние студенты сдавали последние экзамены.

Декан принял меня любезно, но моя анкета и просьба о разрешении распространить ее среди студентов повергли его в шок.

Нервно перебирая пальцами свои седые волосы, он выразил сожаление, что я приехала так поздно, объяснил, что почти все студенты разъехались, и поспешил проводить меня к только что назначенному профессору этнологии. Наши шаги гулко раздавались на мраморной лестнице. У меня никак не получалось вообразить себе cigarreras[138] в разноцветных шалях, с младенцами, духоту, шум и дружескую болтовню. Казалось, сам воздух здесь был продезинфицирован и все старые плебейские запахи улетучились, а вместо них все пропитал одинаковый почти везде кожано-мелово-сладкий запах педагогики.

Профессор этнологии больше знал об американских индейцах, чем об испанцах. Полагаю, этого следовало ожидать. Однако он признал, что исследования местных нравов предпринимались ранее, когда в провинции было много несобранного фольклорного материала. На следующий год он собирался занять этой работой нескольких своих студентов.

Я спросила декана и профессора, много ли девушек учится на факультете, и узнала, что их «очень много, но как минимум половина из них поступает сюда только для того, чтобы найти себе novio».